– Эта рана, милый д’Артаньян, явилась для меня предостережением свыше.
– Эта рана? Что за вздор! Она почти зажила, и я убежден, что сейчас вы больше страдаете не от этой раны.
– От какой же? – спросил, краснея, Арамис.
– У вас сердечная рана, Арамис, более мучительная, более кровавая рана, которую нанесла женщина.
Взгляд Арамиса невольно заблистал.
– Полноте, – сказал он, скрывая волнение под маской небрежности, – стоит ли говорить об этих вещах! Чтобы я стал страдать от любовных огорчений! Vanitas vanitatum![61] Что же я, по-вашему, сошел с ума? И из-за кого же? Из-за какой-нибудь гризетки или горничной, за которой я волочился, когда был в гарнизоне… Какая гадость!
– Простите, милый Арамис, но мне казалось, что вы метили выше.
– Выше! А кто я такой, чтобы иметь подобное честолюбие? Бедный мушкетер, нищий и незаметный, человек, который ненавидит зависимость и чувствует себя в свете не на своем месте!
– Арамис, Арамис! – вскричал д’Артаньян, недоверчиво глядя на друга.
– Прах есмь и возвращаюсь в прах. Жизнь полна унижений и горестей, – продолжал Арамис, мрачнея. – Все нити, привязывающие ее к счастью, одна за другой рвутся в руке человека, и прежде всего нити золотые. О милый д’Артаньян, – сказал Арамис с легкой горечью в голосе, – послушайте меня: скрывайте свои раны, когда они у вас будут! Молчание – это последняя радость несчастных; не выдавайте никому своей скорби. Любопытные пьют наши слезы, как мухи пьют кровь раненой лани.
– Увы, милый Арамис, – сказал д’Артаньян, в свою очередь испуская глубокий вздох, – ведь вы рассказываете мне мою собственную историю.
– Как!
– Да! У меня только что похитили женщину, которую я любил, которую обожал. Я не знаю, где она, куда ее увезли: быть может – она в тюрьме, быть может – она мертва.
– Но у вас есть хоть то утешение, что она покинула вас против воли, вы знаете, что если от нее нет известий, то это потому, что ей запрещена связь с вами, тогда как…
– Тогда как?..
– Нет, ничего, – сказал Арамис. – Ничего…
– Итак, вы навсегда отказываетесь от мира, это решено окончательно и бесповоротно?
– Навсегда. Сегодня вы еще мой друг, завтра вы будете лишь призраком или совсем перестанете существовать для меня. Мир – это склеп, и ничего больше.
– Черт возьми! Как грустно все, что вы говорите!
– Что делать! Мое призвание влечет меня, оно уносит меня ввысь.
Д’Артаньян улыбнулся и ничего не ответил.
– И тем не менее, – продолжал Арамис, – пока я еще на земле, мне хотелось бы поговорить с вами о вас, о наших друзьях.
– А мне, – ответил д’Артаньян, – хотелось бы поговорить с вами о вас самих, но вы уже так далеки от всего. Любовь вызывает у вас презрение, друзья для вас призраки, мир – склеп…
– Увы! В этом вы убедитесь сами, – сказал со вздохом Арамис.
– Итак, оставим этот разговор и давайте сожжем письмо, которое, по всей вероятности, сообщает вам о новой измене вашей гризетки или горничной.
– Какое письмо? – с живостью спросил Арамис.
– Письмо, которое пришло к вам в ваше отсутствие и которое мне передали для вас.
– От кого же оно?
– Не знаю. От какой-нибудь заплаканной служанки или безутешной гризетки… быть может, от горничной госпожи де Шеврез, которой пришлось вернуться в Тур вместе со своей госпожой и которая для пущей важности взяла надушенную бумагу и запечатала свое письмо печатью с герцогской короной.
– Что такое вы говорите?
– Подумать только! Кажется, я потерял его… – лукаво сказал молодой человек, делая вид, что ищет письмо. – Счастье еще, что мир – это склеп, что люди, а следовательно, и женщины – призраки и что любовь – чувство, о котором вы говорите: «Какая гадость!»
– Ах, д’Артаньян, д’Артаньян, – вскричал Арамис, – ты убиваешь меня!
– Наконец-то, вот оно! – сказал д’Артаньян.
И он вынул из кармана письмо.
Арамис вскочил, схватил письмо, прочитал или, вернее, проглотил его; его лицо сияло.
– По-видимому, у служанки прекрасный слог, – небрежно произнес посланец.
– Благодарю, д’Артаньян! – вскричал Арамис в полном исступлении. – Ей пришлось вернуться в Тур. Она не изменила мне, она по-прежнему меня любит! Иди сюда, друг мой, иди сюда, дай мне обнять тебя, я задыхаюсь от счастья!
И оба друга пустились плясать вокруг почтенного Иоанна Златоуста, храбро топча рассыпавшиеся по полу листы диссертации.
В эту минуту вошел Базен, неся шпинат и яичницу.
– Беги, несчастный! – вскричал Арамис, швыряя ему в лицо свою скуфейку. – Ступай туда, откуда пришел, унеси эти отвратительные овощи и гнусную яичницу! Спроси шпигованного зайца, жирного каплуна, жаркое из баранины с чесноком и четыре бутылки старого бургундского!
Базен, смотревший на своего господина и ничего не понимавший в этой перемене, меланхолически уронил яичницу в шпинат, а шпинат на паркет.
– Вот подходящая минута, чтобы посвятить вашу жизнь царю царей, – сказал д’Артаньян, – если вы желаете сделать ему приятное: «Non inutile desiderium in oblatione».
– Убирайтесь вы к черту с вашей латынью! Давайте пить, милый д’Артаньян, давайте пить, черт подери, давайте пить много, и расскажите мне обо всем, что делается там!
XXVII Жена Атоса
– Теперь остается только узнать, что с Атосом, – сказал д’Артаньян развеселившемуся Арамису после того, как он посвятил его во все новости, случившиеся в столице со дня их отъезда, и когда превосходный обед заставил одного из них забыть свою диссертацию, а другого – усталость.
– Неужели вы думаете, что с ним могло случиться несчастье? – спросил Арамис. – Атос так хладнокровен, так храбро и так искусно владеет шпагой.
– Да, без сомнения, и я больше чем кто-либо воздаю должное храбрости и ловкости Атоса, но, на мой взгляд, лучше скрестить свою шпагу с копьем, нежели с палкой, а я боюсь, что Атоса могла избить челядь: этот народ дерется крепко и не скоро прекращает драку. Вот почему, признаюсь вам, мне хотелось бы отправиться в путь как можно скорее.
– Я попытаюсь поехать с вами, – сказал Арамис, – хотя чувствую, что вряд ли буду в состоянии сесть на лошадь. Вчера я пробовал пустить в ход бич, который вы видите здесь на стене, но боль помешала мне продлить это благочестивое упражнение.
– Это потому, милый друг, что никто еще не пытался лечить огнестрельную рану плеткой, но вы были больны, а болезнь ослабляет умственные способности, и потому я извиняю вас.
– Когда же вы едете?
– Завтра на рассвете. Постарайтесь хорошенько выспаться на ночь, и завтра, если вы сможете, поедем вместе.
– В таком случае – до завтра, – сказал Арамис. – Хоть вы и железный, но ведь должны же и вы ощущать потребность в сне.
Наутро, когда д’Артаньян вошел к Арамису, тот стоял у окна своей комнаты.
Комментариев нет