– Но на этот раз, – возразил кардинал, – речь идет вовсе не о том, чтобы вы снискали его доверие, а о том, чтобы вы открыто и честно явились к нему в качестве посредницы.
– Открыто и честно… – повторила миледи с едва уловимым оттенком двусмысленности.
– Да, открыто и честно, – подтвердил кардинал прежним тоном. – Все эти переговоры должны вестись в открытую.
– Я в точности исполню указания вашего высокопреосвященства и с готовностью ожидаю их.
– Вы явитесь к Бекингэму от моего имени и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что они меня мало тревожат: как только он отважится сделать первый шаг, я погублю королеву.
– Поверит ли он, что ваше высокопреосвященство в состоянии осуществить свою угрозу?
– Да, ибо у меня есть доказательства.
– Надо, чтобы я могла представить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их.
– Конечно. Вы скажете ему, что я опубликую донесение Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда супруга коннетабля давала бал-маскарад. А чтобы у него не оставалось никаких сомнений, вы ему скажете, что он приехал туда в костюме Великого Могола, в котором собирался быть там кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…
– Хорошо, ваша светлость.
– Мне известно до мельчайших подробностей, как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда он проник переодетый итальянцем-предсказателем. Для того чтобы он окончательно убедился в достоверности моих сведений, вы скажете ему, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае какой-либо неожиданности он хотел выдать себя за привидение Белой Дамы, которое, как всем известно, всегда появляется в Лувре перед каким-нибудь важным событием…
– Это все, ваша светлость?
– Скажите ему, что я знаю также все подробности похождения в Амьене, что я велю изложить их в виде небольшого занимательного романа с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.
– Я скажу ему это.
– Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, хотя у него не перехватили, правда, никакого письма, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… даже то, чего не знает.
– Превосходно.
– И наконец, прибавьте, что герцог, спеша уехать с острова Рэ, забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно доказывает не только то, что ее величество может любить врагов короля, но и то, что она состоит в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не так ли?
– Судите сами, ваше высокопреосвященство: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.
– Верно, совершенно верно. У вас прекрасная память, миледи.
– Но если, несмотря на все эти доводы, – возразила та, к кому относился лестный комплимент кардинала, – герцог не уступит и будет по-прежнему угрожать Франции?
– Герцог влюблен, как безумец или, вернее, как глупец, – с глубокой горечью ответил Ришелье. – Подобно паладинам старого времени, он затеял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы владычице его помыслов, как он выражается, ручаюсь вам – он призадумается, прежде чем вести дальше эту войну.
– Но что, если… – продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что она хотела до конца выяснить возлагаемое на нее поручение, – если он все-таки будет упорствовать?
– Если он будет упорствовать? – повторил кардинал. – Это маловероятно.
– Это возможно.
– Если он будет упорствовать… – Кардинал сделал паузу, потом снова заговорил: – Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.
– Если бы вы, ваше высокопреосвященство, потрудились привести мне исторические примеры таких событий, – сказала миледи, – я, возможно, разделила бы вашу уверенность.
– Да вот вам пример, – ответил Ришелье. – В тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, руководствуясь примерно такими же побуждениями, какие заставляют действовать герцога, собирался одновременно вторгнуться во Фландрию и в Италию, чтобы сразу с двух сторон ударить по Австрии, – разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?
– Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников?
– Совершенно правильно.
– Ваше высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка держит в страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?
– Во все времена и во всех государствах, в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как стать мучениками. И знаете, мне как раз приходит на память, что пуритане[78] крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.
– Так что же? – спросила миледи.
– А то, – продолжал кардинал равнодушным голосом, – что теперь достаточно было бы, например, найти женщину, молодую, красивую и ловкую, которая желала бы отомстить за себя герцогу. Такая женщина легко может сыскаться: герцог пользуется большим успехом у женщин, и если он своими клятвами в вечном постоянстве возбудил во многих сердцах любовь к себе, то он возбудил также и много ненависти своей вечной неверностью.
– Конечно, – холодно подтвердила миледи, – такая женщина может сыскаться.
– Если это так, подобная женщина, вложив в руки какого-нибудь фанатика кинжал Жака Клемана или Равальяка,[79] спасла бы Францию.
– Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы.
– А разве стали достоянием гласности имена сообщников Равальяка или Жака Клемана?
– Нет. И возможно, потому, что эти люди занимали слишком высокое положение, чтобы их осмелились изобличить. Ведь не для всякого сожгут палату суда, ваша светлость.
– Так вы думаете, что пожар палаты суда не был случайностью? – осведомился Ришелье таким тоном, точно он задал вопрос, не имеющий ни малейшего значения.
– Лично я, ваша светлость, ничего не думаю, – сказала миледи. – Я привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была мадемуазель де Монпансье[80] или королевой Марией Медичи, то принимала бы меньше предосторожностей, чем я принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.
– Вы правы, – согласился Ришелье. – Так чего же вы хотели бы?
– Я хотела бы получить приказ, который заранее одобрял бы все, что я сочту нужным сделать для блага Франции.
– Но сначала надо найти такую женщину, которая, как я сказал, желала бы отомстить герцогу.
– Она найдена, – сказала миледи.
– Затем надо найти того презренного фанатика, который послужит орудием божественного правосудия.
– Он найдется.
Комментариев нет