Три мушкетера



– Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, – сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. – Желаю и вам того же. Выпьем!

– Так она умерла? – пробормотал д’Артаньян.

– Еще бы! – сказал Атос. – Давайте же ваш стакан… Ветчины, бездельник! – крикнул он. – Мы не в состоянии больше пить!

– А ее брат? – робко спросил д’Артаньян.

– Брат? – повторил Атос.

– Да, священник.

– Ах священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть свой приход.

– И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

– Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.

– О боже мой, боже! – произнес д’Артаньян, потрясенный страшным рассказом.

– Что же вы не едите ветчины, д’Артаньян? Она восхитительна, – сказал Атос, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека. – Какая жалость, что в погребе не было хотя бы четырех таких окороков! Я бы выпил на пятьдесят бутылок больше.

Д’Артаньян не в силах был продолжать этот разговор: он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.

– Разучилась пить молодежь, – сказал Атос, глядя на него с сожалением, – а ведь этот еще из лучших!

XXVIII Возвращение

Д’Артаньян был потрясен страшным рассказом Атоса, однако много было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину; и тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, д’Артаньян, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу. Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести полную уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить вчерашний разговор, но Атос уже совершенно пришел в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, мушкетер сам предупредил его мысль.

– Я был вчера сильно пьян, дорогой друг, – начал он. – Я обнаружил это сегодня утром, почувствовав, что язык еле ворочается у меня во рту и пульс все еще учащен. Готов биться об заклад, что я наговорил вам тысячу невероятных вещей!

Сказав это, он посмотрел на приятеля так пристально, что тот смутился.

– Вовсе нет, – возразил д’Артаньян. – Насколько мне помнится, вы не говорили ничего особенного.

– Вот как? Это странно. А мне казалось, что я рассказал вам одну весьма печальную историю.

И он взглянул на молодого человека так, словно хотел проникнуть в самую глубь его сердца.

– Право, – сказал д’Артаньян, – я, должно быть, был еще более пьян, чем вы: я ничего не помню.

Эти слова, однако ж, ничуть не удовлетворили Атоса, и он продолжал:

– Вы, конечно, заметили, любезный друг, что каждый бывает пьян по-своему: одни грустят, другие веселятся. Я, например, когда выпью, делаюсь печален и люблю рассказывать страшные истории, которые когда-то вбила мне в голову моя глупая кормилица. Это мой недостаток, и, признаюсь, важный недостаток. Но если отбросить его, я умею пить.

Атос говорил это таким естественным тоном, что уверенность д’Артаньяна поколебалась.

– Ах да, и в самом деле! – сказал молодой человек, пытаясь поймать снова ускользавшую от него истину. – То-то мне вспоминается, как сквозь сон, будто мы говорили о повешенных!

– Ага! Вот видите! – сказал Атос, бледнея, но силясь улыбнуться. – Так я и знал: повешенные – это мой постоянный кошмар.

– Да, да, – продолжал д’Артаньян, – теперь я начинаю припоминать… Да, речь шла… погодите минутку… речь шла о женщине.

– Так и есть, – отвечал Атос, становясь уже смертельно бледным. – Это моя излюбленная история о белокурой женщине, и, если я рассказываю ее, значит, я мертвецки пьян.

– Верно, – подтвердил д’Артаньян, – история о белокурой женщине, высокого роста, красивой, с голубыми глазами.

– Да, и притом повешенной…

– …своим мужем, знатным господином из числа ваших знакомых, – добавил д’Артаньян, пристально глядя на Атоса.

– Ну вот видите, как легко можно набросить тень на человека, когда сам не знаешь, что говоришь! – сказал Атос, пожимая плечами и как бы сожалея о самом себе. – Решено, д’Артаньян: больше я не буду напиваться, это слишком скверная привычка.

Д’Артаньян ничего не ответил.

– Да, кстати, – сказал Атос, внезапно меняя тему разговора, – благодарю вас за лошадь, которую вы привели мне.

– Понравилась она вам? – спросил д’Артаньян.

– Да, но она не очень вынослива.

– Ошибаетесь. Я проделал на ней десять лье меньше чем за полтора часа, и у нее был после этого такой вид, словно она обскакала вокруг площади Сен-Сюльпис.

– Вот как! В таком случае я, кажется, буду раскаиваться.

– Раскаиваться?

– Да. Я сбыл ее с рук.

– Каким образом?

– Дело было так. Я проснулся сегодня в шесть часов утра, вы спали как мертвый, а я не знал, чем заняться: я еще не успел прийти в себя после вчерашней пирушки. Итак, я сошел в зал, где увидел одного из наших англичан, который торговал у барышника лошадь, так как вчера его лошадь пала. Я подошел к нему и услыхал, что он предлагает сто пистолей за темно-рыжего мерина. «Знаете что, сударь, – сказал я ему, – у меня тоже есть лошадь для продажи». – «И прекрасная лошадь, – ответил он, – если это та, которую держал вчера на поводу слуга вашего приятеля». – «Как, по-вашему, стоит она сто пистолей?» – «Стоит. А вы отдадите мне ее за эту цену?» – «Нет, но она будет ставкой в нашей игре». – «В нашей игре?» – «В кости». Сказано – сделано, и я проиграл лошадь. Зато потом я отыграл седло.

Д’Артаньян скорчил недовольную мину.

– Это вас огорчает? – спросил Атос.

– Откровенно говоря, да, – ответил д’Артаньян. – По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения. Это был подарок, знак внимания. Вы напрасно сделали это, Атос.

– Полно, любезный друг! Поставьте себя на мое место, – возразил мушкетер, – я смертельно скучал, и потом, сказать правду, я не люблю английских лошадей. Если все дело только в том, что кто-то должен узнать нас, то, право, довольно будет и седла – оно достаточно заметное. Что до лошади, мы найдем, чем оправдать ее исчезновение. Лошади смертны, в конце концов! Допустим, что моя пала от сапа или от коросты. Могло же случиться?..

Д’Артаньян продолжал хмуриться.

– Досадно! – продолжал Атос. – Вы, как видно, очень дорожили этим животным, а ведь я не кончил своего рассказа.

– Что же вы проделали еще?






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *