Четыре матроса принялись грести, но море так сильно волновалось, что весла с трудом рассекали воду.
Тем не менее беглецы удалялись от замка, а это было самое важное.
Ночь была очень темная, и с лодки уже почти невозможно было различить берег, а тем более увидеть с берега лодку.
Какая-то черная точка покачивалась на море.
Это была шхуна.
Пока четыре матроса изо всех сил гребли к ней, Фельтон распутал сначала веревку, а потом и платок, которым были связаны руки миледи.
Высвободив ее руки, он зачерпнул морской воды и спрыснул ей лицо.
Миледи вздохнула и открыла глаза.
– Где я? – спросила она.
– Вы спасены! – ответил молодой офицер.
– О! Спасена! – воскликнула она. – Да, вот небо, вот море! Воздух, которым я дышу, – воздух свободы… Ах!.. Благодарю вас, Фельтон, благодарю!
Молодой человек прижал ее к своему сердцу.
– Но что с моими руками? – удивилась миледи. – Мне их словно сдавили в тисках!
Миледи подняла руки: кисти их действительно онемели и были покрыты синяками.
– Увы! – вздохнул Фельтон, глядя на эти красивые руки и грустно качая головой.
– Ах, это пустяки, пустяки! – воскликнула миледи. – Теперь я вспомнила!
Миледи что-то поискала глазами вокруг себя.
– Он тут, – успокоил ее Фельтон и ногой пододвинул к ней мешок с золотом.
Они подплыли к шхуне. Вахтенный окликнул сидевших в лодке – с лодки ответили.
– Что это за судно? – осведомилась миледи.
– Шхуна, которую я для вас нанял.
– Куда она меня доставит?
– Куда вам будет угодно, лишь бы вы меня высадили в Портсмуте.
– Что вы собираетесь делать в Портсмуте? – спросила миледи.
– Исполнить приказания лорда Винтера, – с мрачной усмешкой ответил Фельтон.
– Какие приказания?
– Неужели вы не понимаете?
– Нет. Объясните, прошу вас.
– Не доверяя мне больше, он решил сам стеречь вас, а меня послал отвезти на подпись Бекингэму приказ о вашей ссылке.
– Но если он вам не доверяет, как же он поручил вам доставить этот приказ?
– Разве мне полагается знать, что я везу?
– Это верно. И вы отправляетесь в Портсмут?
– Мне надо торопиться: завтра двадцать третье число, и Бекингэм отплывает с флотом.
– Он уезжает завтра? Куда?
– В Ла-Рошель.
– Он не должен ехать! – вскричала миледи, теряя свое обычное самообладание.
– Будьте спокойны, – ответил Фельтон, – он не уедет.
Миледи затрепетала от радости – она прочитала в сокровенной глубине сердца молодого человека: там была написана смерть Бекингэма.
– Фельтон, ты велик, как Иуда Маккавей![99] Если ты умрешь, я умру вместе с тобой, – вот все, что я могу тебе сказать!
– Тише! – напомнил ей Фельтон. – Мы подходим.
В самом деле, лодка уже подходила к шхуне.
Фельтон первый взобрался по трапу и подал миледи руку, а матросы поддержали ее, так как море было еще бурное.
Минуту спустя они стояли на палубе.
– Капитан, – сказал Фельтон, – вот особа, о которой я вам говорил и которую нужно целой и невредимой доставить во Францию.
– За тысячу пистолей, – отвечал капитан.
– Я уже дал вам пятьсот.
– Совершенно верно.
– А вот остальные, – вмешалась миледи, берясь за мешок с золотом.
– Нет, – возразил капитан, – я никогда не изменяю своему слову, а я дал слово этому молодому человеку: остальные пятьсот причитаются мне по прибытии в Булонь.
– А доберемся мы туда?
– Целыми и невредимыми, – подтвердил капитан. – Это так же верно, как то, что меня зовут Джек Бутлер.
– Так вот: если вы сдержите слово, я дам вам не пятьсот, а тысячу пистолей.
– Ура, прекрасная дама! – вскричал капитан. – И пошли мне бог почаще таких пассажиров, как ваша милость!
– А пока что, – сказал Фельтон, – доставьте нас в бухту… помните, относительно которой мы с вами уговорились, что вы доставите нас туда.
В ответ капитан приказал взять нужный курс, и около семи часов утра небольшое судно бросило якорь в указанной Фельтоном бухте.
Во время этого переезда Фельтон все рассказал миледи: как он, вместо того чтобы отправиться в Лондон, нанял это судно, как он вернулся, как вскарабкался на стену, втыкая, по мере того как поднимался, в расселины между камнями железные скобы и становясь на них, и как наконец, добравшись до решетки окна, привязал веревочную лестницу. Остальное было известно миледи.
Миледи же пыталась укрепить Фельтона в его замысле. Но с первых сказанных им слов она поняла, что молодого фанатика надо было скорее сдерживать, чем поощрять.
Они условились, что миледи будет ждать Фельтона до десяти часов, а если в десять часов он не вернется, она тронется в путь. Тогда, в случае если он останется на свободе, они встретятся во Франции, в монастыре кармелиток в Бетюне.
XXIX Что происходило в Портсмуте 23 августа 1628 года
Фельтон простился с миледи, поцеловав ей руку, как прощается брат с сестрой, уходя на прогулку.
С виду он казался спокойным, как всегда, только глаза его сверкали необыкновенным, словно лихорадочным блеском. Лицо его было бледнее, чем обычно, губы плотно сжаты, а речь звучала коротко и отрывисто, изобличая клокотавшие в нем мрачные чувства.
Пока он находился в лодке, отвозившей его с корабля на берег, он не отрываясь смотрел на миледи, которая, стоя на палубе, провожала его взглядом. Оба они уже почти не опасались погони: в комнату миледи никогда не входили раньше девяти часов, а от замка до Портсмута было три часа езды.
Фельтон сошел на берег, взобрался по гребню холма на вершину утеса, в последний раз приветствовал миледи и повернул к городу.
Дорога шла под уклон, и, когда Фельтон отошел шагов на сто, ему видна была уже только мачта шхуны.
Он устремился по направлению к Портсмуту, башни и дома которого вставали перед ним, окутанные утренним туманом, приблизительно на расстоянии полумили.
По ту сторону Портсмута море было заполнено кораблями; их мачты, похожие на лес тополей, оголенных дыханием зимы, покачивались на ветру.
Быстро шагая вперед, Фельтон перебирал в уме все обвинения, истинные или ложные, против Бекингэма, фаворита Якова I и Карла I, – обвинения, которые накопились у него в итоге двухлетних размышлений и длительного пребывания в кругу пуритан.
Сравнивая публичные преступления этого министра, преступления нашумевшие и, если можно так выразиться, европейские, с частными и никому не ведомыми преступлениями, в которых обвиняла его миледи, Фельтон находил, что из двух человек, которые уживались в Бекингэме, более виновным был тот, чья жизнь оставалась неизвестной широкой публике. Дело в том, что любовь Фельтона, такая странная, внезапная и пылкая, в преувеличенных размерах рисовала ему низкие и вымышленные обвинения леди Винтер, подобно тому как пылинки, в действительности едва уловимые для глаза, даже по сравнению с муравьем, представляются нам сквозь увеличительное стекло страшными чудовищами.
Комментариев нет