Фельтон обратил взгляд на стену, у которой стояло кресло миледи, и увидел над ее головой позолоченный крюк, вделанный в стену и служивший вешалкой для платья или оружия.
Он вздрогнул, и пленница заметила это: хотя глаза ее были опущены, ничто не ускользало от нее.
– А что вы делали, стоя на кресле? – спросил Фельтон.
– Что вам до этого?
– Но я желаю это знать, – настаивал Фельтон.
– Не допытывайтесь. Вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать.
– Ну так я сам скажу, что вы делали или, вернее, что собирались сделать: вы хотели привести в исполнение гибельное намерение, которое лелеете в уме. Вспомните, сударыня, что если господь запрещает ложь, то еще строже он запрещает самоубийство!
– Когда господь видит, что одно из его созданий несправедливо подвергается гонению и что ему приходится выбирать между самоубийством и бесчестьем, то, поверьте, бог простит ему самоубийство, – возразила миледи тоном глубокого убеждения. – Ведь в таком случае самоубийство – мученическая смерть.
– Вы или преувеличиваете, или не договариваете. Скажите все, сударыня, ради бога, объяснитесь!
– Рассказать вам о моих несчастьях, чтобы вы сочли их выдумкой, поделиться с вами моими замыслами, чтобы вы донесли о них моему гонителю, – нет, милостивый государь! К тому же что для вас жизнь или смерть несчастной осужденной женщины? Ведь вы отвечаете только за мое тело, не так ли? И лишь бы вы представили труп – с вас больше ничего не спросят, если в нем признают меня. Быть может, даже вы получите двойную награду.
– Я, сударыня, я? – вскричал Фельтон. – И вы можете предположить, что я соглашусь принять награду за вашу жизнь? Вы не думаете о том, что говорите!
– Не препятствуйте мне, Фельтон, не препятствуйте! – воодушевляясь, сказала миледи. – Каждый солдат должен быть честолюбив, не правда ли? Вы лейтенант, а за моим гробом вы будете идти в чине капитана.
– Да что я вам сделал, что вы возлагаете на меня такую ответственность перед богом и людьми? – проговорил потрясенный ее словами Фельтон. – Через несколько дней вы покинете этот замок, сударыня, ваша жизнь не будет больше под моей охраной, и тогда… – прибавил он со вздохом, – тогда поступайте с ней, как вам будет угодно.
– Итак, – вскричала миледи, словно не в силах больше сдержать священное негодование, – вы, богобоязненный человек, вы, кого считают праведником, желаете только одного – чтобы вас не обвинили в моей смерти, чтобы она не причинила вам никакого беспокойства?
– Я должен оберегать вашу жизнь, сударыня, и я сумею сделать это.
– Но понимаете ли вы, какую вы выполняете обязанность? То, что вы делаете, было бы жестоко, даже если б я была виновна; как же назовете вы свое поведение, как назовет его господь, если я невинна?
– Я солдат, сударыня, и исполняю полученные приказания.
– Вы думаете, господь в день Страшного суда отделит слепо повиновавшихся палачей от неправедных судей? Вы не хотите, чтобы я убила свое тело, а вместе с тем делаетесь исполнителем воли того, кто хочет погубить мою душу!
– Повторяю, – сказал Фельтон, начавший колебаться, – вам не грозит никакая опасность, и я отвечаю за лорда Винтера, как за самого себя.
– Безумец! – вскричала миледи. – Жалкий безумец тот, кто осмеливается ручаться за другого, когда наиболее мудрые, наиболее угодные богу люди не осмеливаются поручиться за самих себя! Безумец тот, кто принимает сторону сильнейшего и счастливейшего, чтобы притеснять слабую и несчастную!
– Невозможно, сударыня, невозможно! – вполголоса произнес Фельтон, сознававший в душе всю справедливость этого довода. – Пока вы узница, вы не получите через меня свободу; пока вы живы, вы не лишитесь через меня жизни.
– Да, – вскричала миледи, – но я лишусь того, что мне дороже жизни: я лишусь чести! И вас, Фельтон, вас я сделаю ответственным перед богом и людьми за мой стыд и за мой позор!
На этот раз Фельтон, как ни был он бесстрастен или как ни старался казаться таким, не мог устоять против тайного воздействия, которому он уже начал подчиняться: видеть эту женщину, такую прекрасную, чистую, словно непорочное видение, – видеть ее то проливающей слезы, то угрожающей, в одно и то же время испытывать обаяние ее красоты и покоряющую силу ее скорби – это было слишком много для мечтателя, слишком много для ума, распаленного восторгами исступленной веры, слишком много для сердца, снедаемого пылкой любовью к богу и жгучей ненавистью к людям.
Миледи уловила это смущение, бессознательно почуяла пламя противоположных страстей, бушевавших в крови молодого фанатика; подобно искусному полководцу, который, видя, что неприятель готов отступить, идет на него с победным кличем, она встала, прекрасная, как древняя жрица, вдохновенная, как христианская девственница; шея ее обнажилась, волосы разметались, взор зажегся тем огнем, который уже внес смятение в чувства молодого пуританина; одной рукой стыдливо придерживая на груди платье, другую простирая вперед, она шагнула к нему и запела своим нежным голосом, которому в иных случаях умела придавать страстное и грозное выражение:
Бросьте жертву в пасть Ваала, Киньте мученицу львам — Отомстит всевышний вам!.. Я из бездн к нему воззвала… При этом странном обращении Фельтон застыл от неожиданности.
– Кто вы, кто вы? – вскричал он, с мольбой складывая ладони. – Посланница ли вы неба, служительница ли ада, ангел вы или демон, зовут вас Элоа или Астарта?
– Разве ты не узнал меня, Фельтон? Я не ангел и не демон – я дочь земли, и я сестра тебе по вере, вот и все.
– Да, да! Я сомневался еще, теперь я верю…
– Ты веришь, а между тем ты сообщник этого отродья Велиала,[95] которого зовут лордом Винтером! Ты веришь, а между тем ты оставляешь меня в руках моих врагов, врага Англии, врага божия! Ты веришь, а между тем ты предаешь меня тому, кто наполняет и оскверняет мир своей ересью и своим распутством, – гнусному Сарданапалу,[96] которого слепцы зовут герцогом Бекингэмом, а верующие называют антихристом!
– Я предаю вас Бекингэму? Я? Что вы такое говорите!
– Имеющие глаза – не увидят! – вскричала миледи. – Имеющие уши – не услышат!
– Да-да, – сказал Фельтон и провел рукой по лбу, покрытому потом, словно желая с корнем вырвать последнее сомнение. – Да, я узнаю голос, вещавший мне во сне. Да, я узнаю черты ангела, который является мне каждую ночь и громко говорит моей душе, не знающей сна: «Рази, спаси Англию, спаси самого себя, ибо ты умрешь, не укротив гнева господня!» Говорите, говорите, – вскричал Фельтон, – теперь я вас понимаю!
Устрашающая радость, мгновенная, как вспышка молнии, сверкнула в глазах миледи.
Как ни мимолетен был этот зловещий луч радости, Фельтон уловил его и содрогнулся, словно он осветил бездну сердца этой женщины.
Комментариев нет