Понятно, что при таком расположении духа ничто не могло быть неприятнее для Базена, чем появление д’Артаньяна, который мог снова втянуть его господина в водоворот мирских интересов, привлекавших его так долго. Он решил мужественно защищать двери, а так как трактирщица уже выдала его и он не мог сказать, что Арамиса нет дома, то попытался доказать вновь прибывшему, что было бы верхом неучтивости помешать его господину во время душеспасительной беседы, которая началась еще утром и, по словам Базена, не могла быть закончена ранее вечера.
Однако д’Артаньян не обратил ни малейшего внимания на красноречивую тираду мэтра Базена и, не собираясь вступать в спор со слугой своего друга, попросту отстранил его одной рукой, а другой повернул ручку двери с надписью «№ 5».
Дверь отворилась, и д’Артаньян вошел в комнату.
Арамис в широком черном одеянии, в круглой плоской шапочке, сильно смахивавшей на скуфью, сидел за продолговатым столом, заваленным свитками бумаг и огромными фолиантами; по правую его руку сидел настоятель иезуитского монастыря, а по левую – священник из Мондидье. Занавески были наполовину задернуты и пропускали таинственный свет, способствовавший благочестивым размышлениям. Все мирские предметы, какие могли бы бросаться в глаза в комнате молодого человека, в особенности если этот молодой человек – мушкетер, исчезли словно по волшебству: должно быть, из страха, как бы вид таких предметов не возвратил его господина к мыслям об этом мире, Базен припрятал подальше шпагу, пистолеты, шляпу с плюмажем, шитье и кружева всех сортов и всех видов.
Вместо всего этого на стене в темном углу висел на гвозде какой-то предмет, показавшийся д’Артаньяну чем-то вроде бича для истязания плоти.
На шум открывшейся двери Арамис поднял голову и узнал своего друга, но, к великому удивлению д’Артаньяна, его приход, видимо, не произвел на мушкетера особого впечатления – настолько далеки были помыслы последнего от всего земного.
– Добрый день, любезный д’Артаньян, – сказал Арамис. – Поверьте, я очень рад вас видеть.
– И я также, – произнес д’Артаньян, – хотя я еще не вполне уверен, что передо мной Арамис.
– Он самый, друг мой, он самый! Но что же могло внушить вам такие сомнения?
– Я испугался, что ошибся комнатой, и решил было, что попал в помещение какого-то духовного лица, а потом, увидав вас в обществе этих господ, впал в другое заблуждение: мне показалось, что вы тяжело больны.
Оба черных человека поняли намек д’Артаньяна и угрожающе взглянули на него, но д’Артаньян не смутился.
– Быть может, я мешаю вам, милый Арамис? – продолжал д’Артаньян. – Судя по всему, вы исповедуетесь этим господам.
Арамис слегка покраснел.
– Мешаете мне? О нет, напротив, любезный друг, клянусь вам! И в доказательство моих слов позвольте мне выразить радость по поводу того, что я вижу вас здоровым и невредимым…
«Наконец-то догадался! – подумал д’Артаньян. – Что ж, могло быть и хуже».
– Ибо друг мой недавно избежал великой опасности, – с умилением продолжал Арамис, указывая на д’Артаньяна двум духовным особам.
– Возблагодарите господа, сударь, – ответили последние, дружно кланяясь д’Артаньяну.
– Я не преминул это сделать, преподобные отцы, – ответил молодой человек, возвращая им поклон.
– Вы приехали очень кстати, любезный д’Артаньян, – сказал Арамис, – и, если примете участие в нашем споре, вы нам поможете своими познаниями. Господин настоятель Амьенского монастыря, господин кюре из Мондидье и я – мы разбираем некоторые богословские вопросы, давно уже привлекающие наше внимание, и я был бы счастлив узнать ваше мнение.
– Мнение военного человека не имеет никакого веса, – ответил д’Артаньян, слегка встревоженный оборотом, который принимал разговор, – и, поверьте мне, вы вполне можете положиться на ученость этих господ.
Оба черных человека опять поклонились.
– Напротив, – возразил Арамис, – ваше мнение будет для нас драгоценно. Речь идет вот о чем: господин настоятель полагает, что моя диссертация должна быть по преимуществу догматической и дидактической.
– Ваша диссертация! Так вы пишете диссертацию?
– Разумеется, – ответил иезуит. – Для испытания, предшествующего рукоположению в духовный сан, диссертация обязательна.
– Рукоположению! – закричал д’Артаньян, не поверивший тому, что ему сказала сначала трактирщица, а потом Базен. – Рукоположению!
И, остолбенев от изумления, он обвел взглядом сидевших перед ним людей.
– Итак… – продолжал Арамис, принимая в кресле такую изящную позу, словно он находился на утреннем приеме в спальне знатной дамы, и любуясь своей белой и пухлой, как у женщины, рукой, которую он поднял вверх, чтобы вызвать отлив крови, – итак, как вы уже слышали, д’Артаньян, господин настоятель хотел бы, чтобы моя диссертация была догматической, тогда как я предпочел бы, чтобы она была умозрительной. Вот почему господин настоятель предложил мне тему, которая еще никем не рассматривалась и которая – я вполне признаю это – представляет обширнейшее поле для истолкований: «Utraque manus in benedicendo clericis inferioribus necessaria est».
Д’Артаньян, чья эрудиция нам известна, выслушал эту цитату с таким же безмятежным видом, с каким он выслушал ту, которую ему привел г-н де Тревиль по поводу подарков, думая, что они получены молодым человеком от Бекингэма.
– …что означает, – продолжал Арамис, желая облегчить ему задачу, – «Священнослужителям низшего сана необходимы для благословения обе руки».
– Превосходная тема! – вскричал иезуит.
– Превосходная и догматическая! – подтвердил священник, который был приблизительно так же силен в латыни, как д’Артаньян, и внимательно следил за иезуитом, чтобы иметь возможность ступать по его следу и как эхо повторять его слова.
Что касается д’Артаньяна, то восторги двух людей в черном оставили его совершенно равнодушным.
– Да, превосходная, prorsus admirabile,[46] – продолжал Арамис, – но требующая глубокого изучения отцов церкви и священного писания. Между тем – и я смиренно признаюсь в этом перед учеными церковнослужителями – дежурства в ночном карауле и королевская служба заставили меня немного запустить занятия. Поэтому-то мне будет легче, facilius natans,[47] взять тему по моему выбору, которая для этих трудных вопросов богословия явилась бы тем же, чем мораль является для метафизики и философии.
Д’Артаньян страшно скучал, кюре – тоже.
– Подумайте, какое вступление! – вскричал иезуит.
– Вступление, – повторил кюре, чтобы сказать что-нибудь.
– Quemadmodum inter coelorum immensitatem.[48]
Арамис бросил взгляд в сторону д’Артаньяна и увидел, что его друг зевает с опасностью вывихнуть челюсти.
– Давайте говорить по-французски, отец мой, – сказал он иезуиту, – господин д’Артаньян сумеет тогда лучше оценить нашу беседу.
– Да, – подтвердил д’Артаньян, – я устал с дороги, и вся эта латынь ускользает от моего понимания.
– Хорошо, – сказал иезуит, несколько выбитый из колеи, в то время как кюре, вне себя от радости, бросил на д’Артаньяна благодарный взгляд. – Итак, посмотрим, что можно извлечь из этой глоссы. Моисей, служитель бога… он всего лишь служитель, поймите это… Моисей благословляет обеими руками. Когда евреи поражают своих врагов, он повелевает поддерживать ему обе руки – следовательно, он благословляет обеими руками. К тому же и в евангелии сказано «imponite manus», а не «manum» – «возложите руки», а не «руку».
Комментариев нет