Жизнь после смерти

Шмидт понимал, что решение мстить со сто­роны Белова — это поступок самоубийцы, ха­ракири чистой воды! Ведь тот отказывался от всего, чего достиг в жизни… От с таким трудом созданной империи, от Фонда, от политической карьеры, в конце концов, даже если он ей и не дорожил.

Казалось бы, чего проще: пережди, пока пыль уляжется, и отомсти. Месть — это блюдо, которое надо есть холодным! Но Шмидт ни на секунду не сомневался в правильности такого решения. Он сам бы сделал то же самое.

То есть, как профессионал, без нервов и эмо­ции, Шмидт мог бы предложить шефу и другие

варианты. Но не отказаться от мести. Это было бы не по-мужски! Макс и Каверин — особенно Каверин, — были обречены в любом случае. Но действовать следовало иначе.

На некоторое время Белову следовало бы затаиться и сделать вид, что о роли Каверина в гибели друзей даже не подозревает. Затем нуж­но было подготовить себе железное алиби. Вы­следить и выкрасть Каверина вместе с Максом для Шмидта было бы и вовсе плевым делом. И вот тогда в уютном подвале Белов вполне мог бы насладиться муками убийцы…

Можно было сделать и по-другому. Убрать Каверина на публике, открыто, влепить в ему в лоб одну-две пули из снайперской винтовки, благо специалистов по мокрому делу хоть пруд пруди… И попробуй, докажи, что Белов имеет отношение к этому убийству. Депутатская не­прикосновенность плюс купленные журналис­ты защитили бы его Белова от любых пополз­новений со стороны прокуратуры…

Но Белов сделал все по-своему, сам, рискуя собственной жизнью, и Шмидт не мог не ува­жать его выбора. Но уже тогда он понял, что этот путь приведет к организацию к серьезным осложнениям. Правда, тогда Шмидт не пред­ставлял, насколько они окажутся серьезными.

Саша Белов принес в жертву своей мести все. Депутатскую должность, положение в об­ществе, деньги, семью. И, в конечном счете, свою жизнь. В жертву мести или в жертву дружбе и памяти своих друзей? Наверное, и то, и другое…

И когда Шмидт осознал, что для Белова он не более, чем пешка в его игре, что, в случае не­обходимости, Саша использует его и выбро­сит, как выжатый лимон, тогда он принял не­которые меры защиты… Как профессионал он не мог их не принять. И теперь не жалел об этом. В рамках службы безопасности он со­здал свою собственную законспирированную ячейку. Для начала в нее вошли трое глубоко преданных Шмидту специалистов. Всех их он знал по прошлой службе в спецназе внутрен­них войск.

Двое из них, Николай и Анатолий, успели кроме всего прочего повоевать в Югославии. Третий, Арам, принимал участие в борьбе за независимость Горного Карабаха. В предстоя­щих событиях эта тройка должна была сыграть немаловажную роль.

А то, что события развернуться, причем в самом скором времени, и будут кровавыми, Шмидт не сомневался. Он готовился к гене­ральному, со всех направлений, наезду на ос­тавшуюся без хозяина империю Белова. И не собирался отступать ни на шаг. Он также не собирался отдавать конкурентам ничего из собственности Каверина. Шмидт считал, что если не сам Белов, то его семья может претен­довать на нее по праву как наследники побе­дителя.

Шмидт отдавал себе отчет в том, что за Ка­верина и остальных, убитых Беловым, отвечать придется ему. Отвечать перед братвой, ворами и, возможно, перед законом…

Звонок Ольги, с одной стороны, прояснил ситуацию. Союз с ней как наследницей Белова мог укрепить его положение в организации. Но, с другой, возвращаться сейчас, в преддверии криминальной войны, да еще вместе с сыном, Ольге ни в коем случае не следовало. Однако Шмидт в глубине души был уверен, что Оля поступит именно так, вопреки здравому смыс­лу. Ему казалось, что он чувствует и понимает мотивы ее поступков. И почему-то ждал ее…

Следовало серьезно подумать об Олиной бе­зопасности. Он набрал на мобильнике номер старшего спецгруппы.

— Толян? Зайди ко мне. И ребят пригласи. Через несколько минут дверь кабинета

Шмидта приоткрылась.

— Разрешите войти, Дмитрий Андреевич?

В кабинет вошли трое крепких парней. Все они были облачены в черные костюмы. Их можно было бы принять за близнецов, если бы не поразительная разница в цвете волос. Пер­вый был ярко-рыжим, второй блондином, поч­ти альбиносом, а третий жгучим брюнетом.

— Проходите, присаживайтесь, — указал на стулья Шмидт. — Похоже, у нас скоро будет много работы…

 IX

Белов открыл глаза. Первым, кого он уви­дел, был он сам. Он, Александр Белов, улыбал­ся с плаката на стене над его головой, предла­гая избирателям отдать голос за справедливое распределение, счастливую старость и безза­ботное детство своих детей.

Он попытался вздохнуть, но левый бок пронзила острая боль. Левая рука не двигалась. Ощупав себя правой, он обнаружил, что забин­тован от шеи до живота. Забинтованной оказа­лась и левая рука.

Он оглядел комнату, в которой лежал. Она напомнила ему теплушку рабочих-строителей. Но жили здесь определенно не рабочие. Ком­ната принадлежала скорее всего женщине…

Белов ощутил такую ужасную жажду, слов­но не пил лет сто… Рядом, на застеленном яр­кой скатертью столе стоял кувшин с водой. Бе­лов потянулся к нему, потерял равновесие и рухнул с топчана на пол. Боль отдалась во всем теле, и на время он потерял сознание. Когда же очнулся, то почувствовал, что его поднимают с пола чьи-то руки. Было опять больно, но уже не так сильно.

— Давай, Федя, заноси ноги. А теперь ложь. Ложь, кому говорю! — бубнил мужской голос.

— Да осторожнее вы, не полено грузите! — перебил его голос женский.

И голос этот показался Александру очень знакомым. Но тут он снова впал в забытье…

Когда Белов проснулся, на столе горела ке­росиновая лампа. У окна на грубо сколоченном табурете сидела женщина. Белов попытался повернуться. При этом топчан, на котором он лежал, издал пронзительный скрип.

Женщина обернулась на звук. Ее профиль Белов не мог спутать ни с каким другим. Он уз­нал бы его и в темноте. Или он умер, и это ее призрак? Они оба призраки! Тогда почему так болят грудь и рука?

— Лена? — то ли спросил, то ли позвал он. Она подошла к нему.

— Ну, здравствуй, Саша. Вот и свиделись.

Это была она, его первая, а потому незабы­ваемая любовь — Лена Елисеева… Женщина, которая, как сама судьба, круто повернула его жизнь.

Если бы она не предала его тогда, десять лет назад… А, собственно, почему предала? Это только в книжках все просто. Свои — чужие, герои — предатели. Красные хорошие, белые плохие. Потом наоборот…

Не дождалась его — значит дрянь, преда­тельница?! Но ведь недаром солдаты-срочники говорят, что если девушка дождалась парня из армии, то это музейная редкость… Нет, в жизни все гораздо сложнее.