– Сейчас она была здесь, – сказал граф. – Это не был призрак; я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
– Каким образом?
– Ах боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
– Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и простит вас; она умница, она поймет.
– А что, если она слишком хорошо поняла?
– Ну что же?
– А вдруг она расскажет?
– Вы не знаете Луизы, граф, – заметил Рауль. – Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
Молодые люди прошли, голоса их мало‑помалу затихли.
– Что это значит, Лавальер? – заговорила мадемуазель де Тонне‑Шарант. – Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
– Мы вместе воспитывались, – отвечала мадемуазель де Лавальер, – мы знали друг друга еще детьми.
– А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
– А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
– Как вам сказать, – отвечала Луиза, покраснев, – господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но…
– Но что?
– По‑видимому, король…
– Что король?
– Король не хочет дать согласия на этот брак.
– Почему? При чем тут король? – проворчала Ора. – Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. «Пулитика – пулитикой,– как говаривал Мазарини, – а любовь – любовью!». Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис расхохоталась.
– Ей‑богу, я говорю серьезно, – продолжала Монтале, – и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?
– Воспользуемся тем, что эти господа ушли, – сказала Луиза, – перебежим луг и скроемся в чаще.
– Тем более, – заметила Атенаис, – что около замка и театра мелькают какие‑то огни, словно готовятся сопровождать высочайших особ.
– Бежим! – воскликнули девушки.
И, грациозно подобрав длинные юбки, они быстро пересекли лужайку между прудом и самой глухой частью парка.
Лавальер, более скромная и стыдливая, чем ее подруги, почти не подымала юбок и не могла бежать так быстро, как они. Монтале и де Тонне‑Шарант пришлось подождать ее.
В этот момент человек, скрывавшийся во рву, поросшем лозняком, выскочил и бросился по направлению к замку.
Издали доносился шум колес экипажей, катившихся по дороге: то были кареты королев и принцессы. Их сопровождали несколько всадников. Копыта лошадей мерно постукивали, как гекзаметр Вергилия. С шумом колес сливалась отдаленная музыка; когда она умолкала, на смену ей раздавалось пение соловья. А вокруг пернатого певца в темной чаще огромных деревьев там и сям светились глаза сов, чутких к пению.
Лань, забравшаяся в папоротник, фазан, примостившийся на ветке, и лисица, лежа в своей норе, тоже слушали музыку. Начинавшаяся внезапно в кустах возня выдавала присутствие этой невидимой публики.
Наши лесные нимфы каждый раз легонько вскрикивали, но, успокоившись, со смехом продолжали путь.
Так они дошли до королевского дуба, который в молодости своей слышал любовные вздохи Генриха II по прекрасной Диане де Пуатье, а позднее Генриха IV – по прекрасной Габриель д’Эстре. Вокруг дуба садовники устроили скамейку из мха и дерна, где короли могли спокойно отдыхать.
XXII. О чем говорили под королевским дубом
Шутки молодых девушек невольно замерли среди лесной тишины. Даже самая веселая, Монтале, заговорила серьезно.
– Как приятно, – вздохнула она, – откровенно поговорить обо всем, главное – о нас самих.
– Да, – отвечала мадемуазель де Тонне‑Шарант, – при дворе под бархатом и брильянтами всегда таится ложь.
– А я, – вздохнула Луиза, – никогда не лгу; если я не могу сказать правды, я молчу.
– Этак вы недолго будете в милости, дорогая моя, – бросила Монтале. – Здесь не Блуа. Там мы поверяли старой принцессе все наши горести и желания. Она иногда вспоминала, что и сама когда‑то была молода. Она рассказывала нам про свою любовь к мужу, а мы рассказывали ей про слухи о ее любовных похождениях. Бедная женщина! Она вместе с нами смеялась над этим; где‑то она теперь?
– Ах, Монтале, – вскричала Луиза, – ты опять вздыхаешь; лес настраивает тебя на серьезный лад.
– Милые подруги, – заметила Атенаис, – вам нечего жалеть о жизни в Блуа; ведь и здесь нам неплохо. При дворе мужчины и женщины свободно говорят о таких вещах, о которых строго‑настрого запрещают говорить матери, опекуны, а особенно духовники. А ведь это все‑таки приятно, не правда ли?
– Ах, Атенаис! – проговорила Луиза и покраснела.
– Атенаис сегодня откровенна. Воспользуемся этим, – засмеялась Монтале.
– Да, пользуйтесь; сегодня вечером у меня можно выпытать сокровеннейшие тайны.
– Ах, если бы господин де Монтеспан был с нами! – проговорила Монтале.
– Вы думаете, я люблю господина де Монтеспана? – спросила молодая девушка.
– Он такой красавец.
– Да, и это большое достоинство в моих глазах.
– Вот видите.
– Даже больше скажу: из всех здешних мужчин он самый красивый, самый…
– Что там такое? – перебила Луиза, быстро вскочив со скамейки.
– Вероятно, лань пробирается в чаще.
– Я боюсь только людей, – сказала Атенаис.
– Когда они не похожи на господина де Монтеспана?
– Полно дразнить меня… Господин де Монтеспан действительно ухаживает за мной, но это еще ничего не значит. Ведь и господин де Гиш ухаживает за принцессой!
– Ах, бедняга! – промолвила Луиза.
– Почему бедняга?.. Я полагаю, что принцесса достаточно красива и занимает довольно высокое положение.
Лавальер грустно покачала головой.
– Когда любишь, – сказала она, – то любишь не за красоту и высокое положение, главное – это человек, его душа.
Монтале громко рассмеялась.
– Душа, взгляды – какие нежности! – фыркнула она.
– Я говорю только о себе, – отвечала Лавальер.
– Благородные чувства! – холодно, с оттенком покровительства заметила Атенаис.
– Вам незнакомы эти чувства, мадемуазель? – спросила Луиза.
– Очень знакомы; но я продолжаю. Как можно жалеть человека, который ухаживает за принцессой? Сам виноват.
– Нет, нет, – перебила Лавальер, – принцесса играет чувством, как маленькие дети огнем, не понимая, что одна искра может сжечь целый дворец. Блестит, и ей этого довольно. Она хочет, чтобы вся жизнь ее была непрерывною радостью и любовью. Господин де Гиш любит ее, а она его любить не будет.
Атенаис презрительно расхохоталась.
– Какая там любовь? – пожала она плечами. – Кому нужны эти благородные чувства? Хорошо воспитанная женщина с великодушным сердцем, вращаясь среди мужчин, должна внушать любовь, даже обожание, а про себя думать так: «Мне кажется, что если бы я была не я, то этого человека ненавидела бы менее, чем всех остальных».
– Так вот что ожидает господина де Монтеспана! – вскричала Лавальер, всплеснув руками.
– Его, как и всякого другого. Ведь я все‑таки его предпочитаю, и будет с него! Дорогая моя, мы, женщины, царствуем здесь, пока мы молоды – между пятнадцатью и тридцатью пятью годами. А потом живите себе сердцем, все равно у вас, кроме сердца, ничего не останется.
Комментариев нет