– Особы? – спросила принцесса, краснея.
– Неужели я должен буду, – повысил голос Маникан, – изображать вам негодование, раздражение и бешенство бедняги де Гиша, когда до него доходят слухи, распускаемые об этой особе? Неужели мне придется, если вы будете упорно отказываться угадать имя, которое я из уважения к нему не решаюсь произнести, – неужели мне придется напоминать вам сцены между принцем и милордом Бекингэмом и сплетни, пущенные по поводу изгнания герцога? Неужели я должен буду рассказывать вам о всех стараниях графа угодить особе, ради которой он только и живет, которой только и дышит, оградить ее от всякого беспокойства, защитить ее? Хорошо, я это сделаю, и когда напомню вам все, может быть, вы поймете, почему граф, истощивший терпение, измученный злословием де Варда, воспылал жаждой мести при первом же непочтительном слове последнего об этой особе.
Принцесса закрыла лицо руками.
– Ах, господин де Маникан, – вскричала она, – взвешиваете ли вы ваши слова и помните ли, кому их говорите?
– Тогда, принцесса, – продолжал Маникан, делая вид, что не слышал восклицания принцессы, – вас больше не удивит ни горячее желание графа затеять эту ссору, ни та удивительная ловкость, с которой он перенес ее на почву, чуждую вашим интересам. Им было проявлено необыкновенное искусство и хладнокровие; и если особа, ради которой граф де Гиш дрался и пролил кровь, действительно должна быть признательна раненому, то, право, не за пролитую кровь, не за перенесенные им страдания, а за его заботы об охране ее чести, которая для него более драгоценна, чем его собственная.
– Ах, – воскликнула принцесса, забыв о присутствии Маникана, – неужели все это случилось действительно из‑за меня?
Маникан мог наконец перевести дух; он честно заслужил этот отдых.
Принцесса тоже некоторое время оставалась погруженной в печальные мысли. Ее волнение можно было угадать по порывистому дыханию, по томному взгляду, по движениям руки, которую она то и дело прижимала к сердцу. Однако и в эту минуту она не перестала быть кокеткой; ее кокетство, как огонь, находило для себя пищу повсюду.
– В таком случае, – сказала она, – граф угодил двум лицам сразу. Ведь господин де Бражелон тоже должен быть очень признателен господину де Гишу, тем более признателен, что везде и всегда будут считать, что честь Лавальер была защищена этим великодушным рыцарем.
Маникан понял, что в сердце принцессы еще остались некоторые сомнения и его упорное сопротивление подогрело их.
– Вот уж подлинно прекрасную услугу оказал он мадемуазель де Лавальер и господину де Бражелону! Дуэль наделала шуму, который порядком обесславит эту девицу и неминуемо поссорит ее с виконтом. Таким образом, пистолетный выстрел господина де Варда одновременно убил честь женщины, счастье мужчины и, может быть, смертельно ранил одного из лучших дворян Франции. Ах, принцесса, у вас холодный разум, он всех осуждает и никого не оправдывает!
Эти слова Маникана унесли последние сомнения, еще оставшиеся не в сердце, а в уме принцессы. И не щепетильная принцесса, не подозрительная женщина, а любящее сердце болезненно почувствовало опасность, нависшую над де Гишем.
– Смертельно ранен! – задыхаясь, прошептала она. – Неужели вы сказали, что он смертельно ранен, господин де Маникан?
Маникан ответил только глубоким вздохом.
– Итак, вы говорите, что граф опасно ранен? – продолжала принцесса.
– У него раздроблена кисть руки и прострелена грудь, принцесса.
– Боже мой, боже мой! – воскликнула принцесса в лихорадочном возбуждении. – Ведь это ужасно, господин де Маникан! Вы говорите, раздроблена рука и пуля в груди? И все это наделал этот трус, этот негодяй, этот убийца де Вард! Положительно, на небе нет справедливости.
Маникан, по‑видимому, был сильно взволнован. Действительно, он вложил много энергии в последнюю часть своей защитительной речи.
Что же касается принцессы, то она совсем позабыла о приличиях; когда в ней просыпалась страсть – гнев или любовь, – ничто не могло сдержать ее порыва. Принцесса подошла к Маникану, беспомощно опустившемуся в кресло; сильное волнение как бы давало ему право нарушить требования этикета.
– Сударь, – попросила принцесса, беря его за руку, – будьте откровенны.
Маникан поднял голову.
– Положение господина де Гиша действительно серьезно? – спросила принцесса.
– Очень серьезно, принцесса, – отвечал Маникан, – во‑первых, вследствие потери крови, вызванной повреждением артерии на руке, а затем из‑за раны в груди, где, по мнению доктора, пуля задела какой‑то важный орган.
– Значит, он может умереть?
– Да, может, принцесса, и даже без утешительного сознания, что вам известно о его самопожертвовании.
– Вы ему скажете.
– Я?
– Да, ведь вы его друг.
– Нет, принцесса, я расскажу господину де Гишу, если только несчастный еще в состоянии выслушать меня, лишь то, что я видел, то есть как вы к нему жестоки.
– Сударь, это было бы варварством с вашей стороны.
– Нет, принцесса, я расскажу ему всю правду; ведь у человека его возраста организм могуч, а врачи, которые лечат его, люди знающие и искусные. И если бедный граф поправится, то я не хочу подвергать его опасности умереть от другой раны, раны, нанесенной в сердце.
И с этими словами Маникан встал и почтительно поклонился, собираясь уходить.
– Скажите по крайней мере, – почти умоляюще остановила его принцесса, – в каком состоянии находится больной и какой врач лечит его?
– Состояние графа очень плохое, принцесса, а лечит графа врач его величества господин Вало с помощью одного коллеги, к которому перенесли господина де Гиша.
– Как! Он не в замке?
– Увы, принцесса, бедняге было так плохо, что его не могли доставить сюда.
– Дайте мне его адрес, сударь, – живо сказала принцесса, – я пошлю справиться о его здоровье.
– Улица Фер; кирпичный дом с белыми ставнями; на дверях написана фамилия врача.
– Вы идете к раненому, господин де Маникан?
– Да, принцесса.
– В таком случае окажите мне одну любезность.
– Я весь к услугам вашего высочества.
– Сделайте то, что вы собирались сделать: вернитесь к господину де Гишу, удалите всех находящихся при нем и уйдите сами.
– Принцесса…
– Не будем терять времени на бесплодные пререкания. Дело вот в чем: не ищите тут никакого скрытого смысла, довольствуйтесь тем, что я вам скажу. Я пошлю одну из своих фрейлин, может быть двух, так как уже поздно; мне не хотелось бы, чтобы они вас видели или, говоря более откровенно, чтобы вы видели их. Эти предосторожности так понятны, особенно для вас, господин де Маникан: ведь вы все схватываете с полуслова.
– Да, принцесса. Я могу поступить даже лучше, я сам пойду перед вашими фрейлинами; таким образом, им не придется искать дорогу, и в то же время я окажу им помощь, если, паче чаяния, в ней будет надобность.
– И кроме того, при этом условии они войдут в дом, где находится господин де Гиш, без всяких затруднений. Не правда ли?
Комментариев нет