– Боюсь, что так, – произнес д’Артаньян совсем тихо, и отступавший с низкими поклонами Мушкетон его не расслышал.
Раскаяние терзало д’Артаньяна, несмотря на то что сердце его изрядно очерствело.
Он не сожалел о том, что увлек Портоса на путь, опасный для его жизни и благополучия, ибо Портос охотно рискнул бы всем этим ради баронского титула, о котором мечтал пятнадцать лет; но Мушкетон‑то желал только одного: чтобы его звали Мустоном; так не жестоко ли было отрывать его от блаженной и сытой жизни? Д’Артаньян раздумывал об этом, когда вернулся Портос.
– За стол, – сказал Портос.
– Как за стол? – спросил д’Артаньян. – Который же теперь час?
– Уже второй, мой милый.
– Ваше обиталище, Портос, просто рай: здесь забываешь о времени. Я следую за вами, хоть я и не голоден.
– Идем, идем. Если не всегда можно есть, то пить всегда можно; это один из принципов бедняги Атоса, и в его правоте я убедился с тех пор, как начал скучать.
Д’Артаньян, который, как истый гасконец, был по натуре весьма умерен, по‑видимому, не очень верил в правильность аксиомы Атоса; все‑таки он старался по мере сил не отставать от хозяина дома.
Однако, глядя, как ест Портос, и сам усердно прихлебывая вино, д’Артаньян не мог отделаться от мысли о Мушкетоне, тем более что Мушкетон, не прислуживая сам за столом, что при нынешнем положении было бы ниже его достоинства, то и дело появлялся у дверей и выказывал свою благодарность д’Артаньяну, посылая им вина самые лучшие и самые выдержанные.
Поэтому, когда за десертом Портос по знаку д’Артаньяна отпустил лакеев и друзья остались вдвоем, д’Артаньян обратился к Портосу:
– А кто же будет вас сопровождать в поход, Портос?
– Конечно же, Мустон, – ответил спокойно Портос. Д’Артаньян был поражен. Ему уже представилось, как переходит в скорбную гримасу радушная улыбка управителя.
– А ведь Мустон, – сказал д’Артаньян, – уже не первой молодости, мой милый; к тому же он разжирел и, может быть, утратил навык к боевой службе.
– Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет покинуть меня: он слишком меня любит.
«О, слепое самолюбие!» – подумал д’Артаньян.
– Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот добрый, храбрый, сметливый… как бишь его зовут?
– Планше. Да, он снова у меня, но теперь он больше не лакей.
– А кто же?
– На свои тысячу шестьсот ливров, – помните, те деньги, которые он заработал при осаде Ла‑Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, – он открыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.
– Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?
– Он немножко напроказил и боится неприятностей.
И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.
– Да, милый мой, – сказал Портос, – что, если б кто‑нибудь сказал вам в былое время, что Планше спасет Рошфора, а вы потом укроете его от преследования?
– Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.
– Совершенно верно, – согласился Портос, – но что не меняется или, вернее, что меняется к лучшему – это вино. Отведайте‑ка испанское, которое так ценил наш друг Атос: это херес.
В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашнего меню, а также предполагаемой охоты.
– Скажи‑ка, Мустон, – спросил Портос, – мое оружие в порядке?
Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.
– Ваше оружие, монсеньор? – спросил Мушкетон. – Какое оружие?
– Да мои доспехи, черт возьми!
– Какие доспехи?
– Боевые доспехи.
– Да, монсеньор, – я так думаю по крайней мере.
– Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?
– Вулкан.
– А самая выносливая?
– Баярд.
– А ты какую больше всего любишь?
– Я люблю Рюсто, монсеньор, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.
– Она вынослива, не правда ли?
– Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.
– Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.
– Значит, мы отправляемся путешествовать? – тревожно спросил Мушкетон.
Д’Артаньян, выстукивавший дo сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.
– Получше того, Мустон! – ответил Портос.
– Мы едем в поход, сударь? – спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.
– Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! – ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.
Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые, с красноватыми прожилками, щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:
– На службу? На службу в королевской армии?
– И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений – словом, будем вести прежнюю жизнь.
Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная «прежняя жизнь» и делала «теперешнюю» столь приятной.
– О господи! Что я слышу? – воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.
– Что делать, мой милый Мустон! – сказал д’Артаньян. – Значит, судьба…
Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на «ты» и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.
– Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, – сказал Портос тоном, которым Дон Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.
Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу – голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.
На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфона, находящегося между Компьенем и Вилле‑Котре.
– Но мне кажется, что прежде… – робко начал Мушкетон.
– О! – сказал д’Артаньян. – Нынче война ведется не так, как прежде. Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.
Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подтвердил ему все, что сказал д’Артаньян.
– Только, – прибавил он, – в этой войне пленников подчас вешают.
– Черт возьми, – сказал Мушкетон, – кажется, я все же предпочел бы осаду Ла‑Рошели.
А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю, обошел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих борзых, свою свору гончих, Гредине – одним словом, все, чем он владел, наконец трижды угостил д’Артаньяна как нельзя более пышно и, когда тот стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.
Комментариев нет