Что касается до клещей, то ему недолго пришлось искать, чем заменить их, так как кинжал, заткнутый за пояс, мог отлично послужить вместо клещей. Мушкетон отыскал место, где между досками виднелись щели, и немедленно принялся за дело.
Блезуа взирал на него с изумлением и нетерпеливо следил за его работой, вмешиваясь иногда, чтобы помочь вытащить гвоздь или подать совет, всякий раз уместный и полезный.
В один миг Мушкетон оторвал три доски.
– Ловко! – заметил Блезуа.
Мушкетон, однако, являлся полной противоположностью той лягушки, которая пыталась сравниться с волом и считала, что она больше, чем была на самом деле. Он укоротил свое имя на целую треть, но не мог проделать того же со своим животом. Попытавшись пролезть в отверстие, Мушкетон с огорчением убедился, что нужно вынуть еще по крайней мере две или три доски.
Он вздохнул и снова принялся за работу.
Гримо, покончив со своим счетоводством, с величайшим интересом следил за ходом дела. Подойдя к товарищам, он заметил тщетные усилия Мушкетона проникнуть в обетованную землю и счел долгом вмешаться.
– Я! – проговорил он.
Это слово для Блезуа и Мушкетона стоило целого сонета, а сонет, как известно, стоит поэмы.
Мушкетон обернулся.
– Что ты? – спросил он Гримо.
– Я пролезу.
– Это правда, – согласился Мушкетон, окидывая взглядом длинную худую фигуру товарища, – это правда: ты пройдешь, ты легко пройдешь.
– Конечно, – подтвердил Блезуа. – К тому же он знает, какие бочки с вином, ведь он был в том отделении с господином д’Артаньяном. Пусть идет Гримо, Мушкетон.
– Да я и сам пролез бы не хуже Гримо, – отвечал задетый Мушкетон.
– Наверно, но это будет слишком долго, а я умираю от жажды. Мои внутренности вконец взбунтовались.
– Ну, иди, Гримо, – согласился Мушкетон, передавая ему кувшин из‑под пива и бурав.
– Сполосните стаканы, – сказал Гримо.
Затем он дружески кивнул Мушкетону, словно извиняясь за то, что оканчивает операцию, так блестяще начатую другим, и, змеей проскользнув в щель, исчез в темноте.
Блезуа от восторга заплясал. Из всех безумных подвигов, совершенных необыкновенными людьми, которым он имел счастье помогать, этот подвиг казался ему самым удивительным, почти чудесным.
– Ну, теперь ты увидишь, – заговорил вновь Мушкетон все тем же тоном решительного превосходства, которому Блезуа, видимо, охотно подчинялся, – теперь ты увидишь, как пьем мы, старые солдаты, когда нас томит жажда.
– Плащ, – раздался из глубины погреба голос Гримо.
– Ах да, – спохватился Мушкетон.
– Чего он хочет? – спросил Блезуа.
– Завесить плащом то место, где вынуты доски, чтобы закрыть лазейку.
– Это зачем? – в недоумении спросил Блезуа.
– Эх, простота! – сказал Мушкетон. – А если кто войдет?
– И то правда! – воскликнул Блезуа с явным восхищением. – Но ведь там он ничего не увидит впотьмах.
– Гримо всегда отлично видит, – заметил Мушкетон, – ночью – как днем.
– Счастливец, – ответил Блезуа. – А я вот без свечи не могу сделать и двух шагов: непременно наткнусь на что‑нибудь.
– Это все от того, что ты не был на военной службе, – отвечал Мушкетон, – а то бы научился отыскивать иголку в печи для хлеба. Но тише! Кто‑то идет, кажется.
Мушкетон издал легкий свист, служивший обоим лакеям в дни молодости тревожным сигналом. Затем поспешно присел к столу и знаком приказал Блезуа сделать то же. Блезуа повиновался. Дверь открылась, и на пороге появилось двое закутанных в плащ людей.
– Ого! – проговорил один из них. – Никто не спит, хотя уже четверть двенадцатого! Это против правил. Чтобы через четверть часа все было убрано, огонь потушен и все спали!
Оба незнакомца прошли к двери того отделения, куда проскользнул Гримо, отперли ее, вошли и замкнули за собой.
– Ах, – прошептал Блезуа. – Он погиб!
– Ну нет, Гримо – хитрая лисица! – пробормотал Мушкетон.
Оба товарища стали ждать, напрягая слух и затаив дыхание.
Прошло десять минут, в течение которых не слышно было никакого шума, который указал бы, что Гримо пойман на месте преступления.
Затем дверь снова отворилась, закутанные фигуры вышли, так же старательно затворили за собой дверь и удалились, еще раз повторив приказание погасить огонь и лечь спать.
– Как быть, – сказал Блезуа, – гасить, что ли? Мне все это кажется подозрительным.
– Они сказали «через четверть часа»; у нас еще пять минут, – отвечал Мушкетон.
– А не предупредить ли нам господ?
– Подождем Гримо.
– А если его убили?
– Гримо закричал бы.
– Разве вы не знаете, что он нем как рыба?
– Ну, тогда мы услышали бы возню, падение тела.
– А ну как он не вернется?
– Да вот он.
Действительно, в эту самую минуту Гримо отодвинул плащ, закрывавший место, где были разобраны доски, и из‑под плаща показалась его голова. Лицо его было смертельно бледно, глаза расширились от ужаса, белки сверкали, а зрачки казались мертвыми точками. Он держал в руке кувшин из‑под пива, чем‑то наполненный; поднеся его к свету маленькой коптящей лампы, он издал только один краткий звук «О!», но с выражением такого глубокого ужаса, что Мушкетон в испуге отступил, а Блезуа чуть не лишился чувств.
Оба они все же заглянули в кувшин: он был полон пороху.
Убедившись, что фелука вместо вина нагружена порохом, Гримо бросился к трапу и одним прыжком очутился у двери, за которой спали четверо друзей. Подбежав к ней, он слегка толкнул ее. Дверь приотворилась и задела д’Артаньяна, который спал около нее и сразу проснулся.
Увидев взволнованное лицо Гримо, он сейчас же понял, что случилось что‑то из ряда вон выходящее, и хотел крикнуть, но Гримо приложил палец к губам и в мгновение ока задул ночник, горевший в другом конце каюты.
Д’Артаньян приподнялся на локте; Гримо стал на колени и, вытянув шею, трепеща от волнения, поведал ему на ухо нечто настолько драматичное само по себе, что можно было обойтись без жестикуляции и мимики.
Пока он рассказывал, Атос, Портос и Арамис мирно спали, как люди, которые уже добрую неделю не знали настоящего сна. Между тем на нижней палубе Мушкетон сначала стоял как в столбняке, а потом спохватился и стал собираться. Блезуа, охваченный ужасом, с взъерошенными волосами, попытался делать то же самое. Вот что случилось с Гримо.
Пройдя в среднее отделение нижней палубы, он начал свои поиски. И тотчас же натолкнулся на бочку. Он тихонько ударил по ней. Она оказалась пустой; Гримо перешел ощупью к другой, которая была тоже пустая. Третья бочка издала глухой звук; она, без сомнения, содержала драгоценный напиток. Гримо присел на корточки возле бочки и стал шарить рукой, стараясь найти, где бы поудобнее приладить бурав. Вдруг ему попался кран. «Отлично, – подумал он, – это сильно упрощает дело». Он подставил свой кувшин, открыл кран и почувствовал, что содержимое потихоньку переходит из одного вместилища в другое. Гримо из предосторожности запер кран и поднес кувшин к губам, чтобы попробовать, так как по своей добросовестности не хотел угощать своих товарищей чем‑нибудь таким, за что бы не мог отвечать.
Комментариев нет