Кроме того, надо сказать, что д’Артаньян, охотно хитривший с лукавым Арамисом и тщеславным Портосом, стыдился кривить душой перед Атосом, человеком прямым и честным. Ему казалось, что если бы он перехитрил Арамиса и Портоса, это заставило бы их только с большим уважением относиться к нему, тогда как Атос, напротив того, стал бы его меньше уважать.
– Ах, зачем здесь нет Гримо, молчаливого Гримо! – говорил д’Артаньян. – Я бы многое понял из его молчания. Гримо молчал так красноречиво!
Между тем в доме понемногу все затихало. Д’Артаньян слышал хлопанье запираемых дверей и ставен. Потом замолкли собаки, отвечавшие лаем на лай деревенских собак; соловей, притаившийся в густой листве деревьев и рассыпавший среди ночи свои мелодичные трели, тоже наконец уснул. В доме слышались только однообразные звуки размеренных шагов над комнатой д’Артаньяна; должно быть, там помещалась спальня Атоса.
«Он ходит и размышляет, – подумал д’Артаньян. – Но о чем? Узнать это невозможно. Можно угадать все, что угодно, но только не это».
Наконец Атос, по‑видимому, лег в постель, потому что и эти последние звуки затихли.
Тишина и усталость одолели наконец д’Артаньяна; он тоже закрыл глаза и тотчас же погрузился в сон.
Д’Артаньян не любил долго спать. Едва заря позолотила занавески, как он соскочил с кровати и открыл окна. Сквозь жалюзи он увидел, что кто‑то бродит по двору, стараясь двигаться бесшумно. По своей привычке не оставлять ничего без внимания, д’Артаньян стал осторожно и внимательно всматриваться и узнал гранатовый колет и темные волосы Рауля.
Молодой человек – так как это был действительно он – отворил дверь конюшни, вывел гнедую лошадь, на которой ездил накануне, взнуздал и оседлал ее с проворством и ловкостью самого опытного конюха, затем провел лошадь по правой аллее плодового сада, отворил боковую калитку, выходившую на тропинку, вывел лошадь, запер калитку за собой, и д’Артаньян увидел, поверх стены, как он полетел стрелой, пригибаясь под низкими цветущими ветвями акаций и кленов.
Д’Артаньян еще вчера заметил, что эта тропинка вела в Блуа.
«Эге, – подумал гасконец, – этот ветреник уже пошаливает! Видно, он не разделяет ненависти Атоса к прекрасному полу. Он не мог поехать на охоту без ружья и без собак; едва ли он едет по делу, он бы тогда не скрывался. От кого он прячется?.. От меня или от отца?.. Я уверен, что граф – отец ему… Черт возьми! Уж это‑то я узнаю, поговорю начистоту с самим Атосом».
Утро разгоралось. Д’Артаньян снова услышал все те звуки, которые замирали один за другим вчера вечером, – все начинало пробуждаться: ожили птицы на ветвях, собаки в конурах, овцы на пастбище; ожили, казалось, даже привязанные к берегу барки на Луаре и, отделясь от берегов, поплыли вниз по течению. Д’Артаньян, чтобы никого не будить, оставался у своего окна, но, заслышав в замке шум отворяемых дверей и ставен, он еще раз пригладил волосы, подкрутил усы, по привычке почистил рукавом своего колета поля шляпы и сошел вниз. Спустившись с последней ступеньки крыльца, он заметил Атоса, наклонившегося к земле в позе человека, который ищет затерянную в песке монету.
– С добрым утром, дорогой хозяин! – сказал д’Артаньян.
– С добрым утром, милый друг. Как провели ночь?
– Превосходно, мой друг; да и все у вас тут превосходно: и кровать, и вчерашний ужин, и весь ваш прием. Но что вы так усердно рассматриваете? Уж не сделались ли вы, чего доброго, любителем тюльпанов?
– Над этим, мой друг, не следует смеяться. В деревне вкусы очень меняются, и, сам того не замечая, начинаешь любить все то прекрасное, что природа выводит на свет из‑под земли и чем так пренебрегают в городах. Я просто смотрел на ирисы: я посадил их вчера у бассейна, а сегодня утром их затоптали. Эти садовники такой неуклюжий народ. Ездили за водой и не заметили, что лошадь ступает по грядке.
Д’Артаньян улыбнулся.
– Вы так думаете? – спросил он.
И он повел друга в аллею, где отпечаталось немало следов, подобных тем, от которых пострадали ирисы.
– Вот, кажется, еще следы, посмотрите, Атос, – равнодушно сказал д’Артаньян.
– В самом деле. И еще совсем свежие!
– Совсем свежие, – подтвердил д’Артаньян.
– Кто мог выехать сегодня утром? – спросил с тревогой Атос. – Не вырвалась ли лошадь из конюшни?
– Не похоже, – сказал д’Артаньян, – шаги очень ровные и спокойные.
– Где Рауль? – воскликнул Атос. – И как могло случиться, что я его не видел!
– Ш‑ш, – остановил его д’Артаньян, приложив с улыбкой палец к губам.
– Что здесь произошло? – спросил Атос.
Д’Артаньян рассказал все, что видел, пристально следя за лицом хозяина.
– А, теперь я догадываюсь, в чем дело, – ответил Атос, слегка пожав плечами. – Бедный мальчик поехал в Блуа.
– Зачем?
– Да затем, бог мой, чтобы узнать о здоровье маленькой Лавальер. Помните, той девочки, которая вывихнула себе ногу?
– Вы думаете? – недоверчиво спросил д’Артаньян.
– Не только думаю, но уверен в этом, – ответил Атос. – Разве вы не заметили, что Рауль влюблен?
– Что вы? В кого? В семилетнюю девочку?
– Милый друг, в возрасте Рауля сердце бывает так полно, что необходимо излить его на что‑нибудь, будь то мечта или действительность. Ну а его любовь – то и другое вместе.
– Вы шутите! Как? Эта крошка?
– Разве вы ее не видали? Это прелестнейшее создание. Серебристо‑белокурые волосы и голубые глаза, уже сейчас задорные и томные.
– А что скажете вы про эту любовь?
– Я ничего не говорю, смеюсь и подшучиваю над Раулем; но первые потребности сердца так неодолимы, порывы любовной тоски у молодых людей так сладки и так горьки в то же время, что часто носят все признаки настоящей страсти. Я помню, что сам в возрасте Рауля влюбился в греческую статую, которую добрый король Генрих Четвертый подарил моему отцу. Я думал, что сойду с ума от горя, когда узнал, что история Пигмалиона – пустой вымысел.
– Это от безделья. Вы не стараетесь ничем занять Рауля, и он сам ищет себе занятий.
– Именно. Я уж подумываю удалить его отсюда.
– И хорошо сделаете.
– Разумеется. Но это значило бы разбить его сердце, и он страдал бы, как от настоящей любви. Уже года три‑четыре тому назад, когда он сам был ребенком, он начал восхищаться этой маленькой богиней и угождать ей, а теперь дойдет до обожания, если останется здесь. Дети каждый день вместе строят всякие планы и беседуют о множестве серьезных вещей, словно им по двадцать лет и они настоящие влюбленные. Родные маленькой Лавальер сначала все посмеивались, но и они, кажется, начинают хмурить брови.
– Ребячество. Но Раулю необходимо рассеяться. Отошлите его поскорей отсюда, не то, черт возьми, он у вас никогда не станет мужчиной.
Комментариев нет