Луч выхватил из темноты голову призрака.
Это был в самом деле г-н Жерар.
Аббат отшатнулся к стене с затравленным взглядом, волосы шевелились у него на голове, а зубы стучали от страха.
Он был похож на человека, у которого на глазах мертвец ожил и поднялся из гроба.
– Живой!.. – вырвалось у аббата.
– Разумеется, живой, – подтвердил г-н Жерар. – Господь сжалился над раскаявшимся грешником и послал ему молодого и хорошего врача.
– И он вас вылечил? – вскричал аббат, не желая верить в то, что это не сон.
– Ну да… Я понимаю, вы думали, что я умер… а я вот жив!
– Это вы дважды приходили сюда нынче?
– Совершенно верно. Да я десять раз готов был прийти! Вы же понимаете, насколько для меня важно, чтобы вы перестали думать, что я мертв.
– Да почему же именно сегодня?.. – машинально спросил аббат, растерянно глядя на убийцу.
– Вы что же, газет не читаете? – удивился г-н Жерар.
– Почему же? Читаю… – глухо проговорил монах, начиная понемногу осознавать, какая бездна разверзлась у его ног.
– А раз вы их читали, вы должны понимать, зачем я пришел.
Разумеется, Доминик все понимал, он стоял, обливаясь холодным потом.
– Пока я жив, – понизив голос, продолжал г-н Жерар, – эта исповедь ничего не значит.
– Ничего не значит?.. – автоматически переспросил монах.
– Да ведь священникам запрещено под страхом вечного проклятия обнародовать исповедь, не имея на то позволения кающегося, не так ли?
– Вы дали мне разрешение! – в отчаянии вскричал монах.
– Если бы я умер – да, разумеется. Но раз я жив, я беру свои слова назад.
– Что вы делаете? – вскрикнул монах. – А как же мой отец?!
– Пусть защищается, пусть обвиняет меня, пусть доказывает свою непричастность. Но вы, исповедник, обязаны молчать!
– Ладно, – молвил Доминик, понимая, что бесполезно бороться с роком, представшим пред ним в виде одной из основополагающих догм Церкви. – Ладно, ничтожество, я буду молчать!
Он оттолкнул руку Жерара и двинулся в свою комнату.
Но Жерар вцепился в него снова.
– Что вам еще угодно? – спросил монах.
– Что мне угодно? – повторил убийца. – Документ, который я дал вам, не помня себя.
Доминик прижал руки к груди.
– Бумага при вас, – догадался Жерар. – Она – вон там…
Верните мне ее.
Монах снова почувствовал, как его руку обхватил железный обруч – такова была хватка у Жерара, – а пальцем другой руки убийца почти касался свитка.
– Да, документ здесь, – подтвердил аббат Доминик, – но, слово священника, он останется там, где лежит.
– Вы, значит, собираетесь совершить клятвопреступление?
Хотите нарушить тайну исповеди?
– Я уже сказал, что принимаю условия договора, и пока вы живы, я не пророню ни слова.
– Зачем же вам эта бумага?
– Господь справедлив. Может быть, случайно или в результате Божьей кары вы умрете во время суда над моим отцом.
Наконец, если моему отцу будет вынесен смертный приговор, я подниму этот документ и воззову к Господу: «Господь Всемогущий, Ты велик и справедлив! Порази виновного и спаси невинного!» На это я имею право и как человек, и как священник.
И правом своим я воспользуюсь.
Он оттолкнул г-на Жерара, преграждавшего ему путь, и пошел наверх, властным жестом запретив убийце следовать за собой. Доминик вошел к себе, запер дверь и упал на колени перед Распятием.
– Господи Боже мой! – взмолился он. – Ты все видишь, Ты все слышишь, Ты явился свидетелем того, что сейчас произошло.
Господи Боже мой! Было с моей стороны святотатством обращаться к помощи людей… Взываю к Твоей справедливости!
Потом он глухим голосом прибавил:
– Но если Ты откажешь мне в справедливости, я ступлю на путь отмщения!
XIII. Вечер в особняке Марандов
Месяц спустя после событий, описанных в предыдущих главах, в воскресенье, 30 апреля, улица Лаффит – в те времена она называлась улицей Артуа – около одиннадцати часов вечера выглядела весьма необычно.
Представьте себе, что Итальянский бульвар, а также бульвар Капуцинов вплоть до бульвара Магдалины, бульвар Монмартр – до бульвара Бон-Нувель, а с другой стороны, параллельно бульварам, всю улицу Прованс и прилегающие к ней улицы запрудили экипажи с пылающими факелами. Вообразите улицу Артуа, освещенную двумя гигантскими тисами в лампионах по обе стороны от входа в роскошный особняк; два верховых драгуна охраняют этот вход; двое других стоят на перекрестке, образованном улицей Прованс, – и вы будете иметь представление о зрелище, открывшемся тем, кто находился неподалеку от особняка Марандов в тот час, когда его хозяйка давала «нескольким друзьям» один из вечеров, на которые жаждет попасть весь Париж.
Последуем за одним из экипажей, тянущихся вереницей к особняку, и подойдем вслед за ним к парадному подъезду. Мы остановимся во дворе в ожидании знакомого, который бы нас представил, а пока изучим расположение особняка.
Особняк Марандов находился, как мы уже сказали, на улице Артуа между особняком Керутти, до 1792 года дававшим название улице, и особняком Ампиров.
Три корпуса особняка образовывали вместе с лицевой стеной огромный прямоугольник. Справа были расположены апартаменты банкира, в центре – гостиные политика, а слева – апартаменты очаровательной женщины, уже не раз представленной нашим читателям под именем Лидии де Маранд. Три корпуса соединялись между собой, так что хозяин мог присматривать за всем, что делается в доме, в любое время дня и ночи.
Приемные занимали второй этаж, напротив ворот. В праздничные дни открывались все двери, и гости могли без помех пройти в элегантные будуары хозяйки и строгие кабинеты хозяина.
В первом этаже располагались: слева – кухня и службы, в центре – столовая и передняя, в правом крыле – контора.
Давайте поднимемся по лестнице с мраморными перилами и ступенями, покрытыми огромным саландрузским ковром, и посмотрим, нет ли в толпе, заполнившей передние, какого-нибудь знакомого, который представил бы нас прелестной хозяйке дома.
Мы знакомы с основными гостями, как принято говорить; однако мы не настолько близко с ними знакомы, чтобы попросить их о подобной услуге.
Слушайте! Вот их уже представляют.
Это Лафайет, Казимир Перье, Руайе-Коллар, Беранже, Пажоль, Кеклин – одним словом, все те, кто занимает во Франции промежуточную позицию между аристократической монархией и республикой. Это те, кто, во всеуслышанье разглагольствуя о Хартии, втайне подготовляют великое событие 1830 «года; и ежели мы не слышим здесь имени г-на Лаффита, то потому, что он в Мезоне ухаживает (с присущей ему преданностью по отношению к друзьям) за больным Манюэлем, которому суждено вскорости умереть.
Ага! Вот и тот, кто нас представит. А уж как только мы переступим порог, то пойдем куда пожелаем.
Мы имеем в виду молодого человека среднего роста, скорее высокого, чем маленького, и великолепного сложения. Молодой человек одет по моде тех лет и в то же время со вкусом, присущим только художникам. Судите сами: темно-зеленый фрак, украшенный бантом ордена Почетного легиона, которого он удостоен совсем недавно (благодаря чьему влиянию? он сам понятия не имеет: он об этом никого не просил, а его дядюшка слишком занят собой, да и не стал бы он хлопотать о племяннике; кстати сказать, он – сторонник оппозиции); черный бархатный жилет, застегнутый на одну пуговицу сверху и на три – снизу, давая выход жабо из английских кружев; обтягивающие панталоны, подчеркивающие стройность ног; ажурные чулки черного шелка и туфли с небольшими золотыми пряжками на изящных ногах; а венец всему – голова Ван-Дейка в двадцать шесть лет.
Комментариев нет