Обломов

Остановившись на этом решении, он уже немного успокоился и написал в деревню к соседу, своему поверенному, другое письмо, убедительно прося его поспешить ответом, по возможности удовлетворительным.

Затем стал размышлять, как употребить это длинное, несносное послезавтра, которое было бы так наполнено присутствием Ольги, невидимой беседой их душ, её пением. А тут вдруг Захара дёрнуло встревожить его так некстати!

Он решился поехать к Ивану Герасимовичу и отобедать у него, чтоб как можно менее заметить этот несносный день. А там, к воскресенью, он успеет приготовиться, да, может быть, к тому времени придёт и ответ из деревни.

Пришло и послезавтра.

Его разбудило неистовое скаканье на цепи и лай собаки. Кто-то вошёл на двор, кого-то спрашивают. Дворник вызвал Захара. Захар принёс Обломову письмо с городской почты.

– От Ильинской барышни, – сказал Захар.

– Ты почём знаешь? – сердито спросил Обломов. – Врёшь!

– На даче всё такие письма от неё носили, – твердил своё Захар.

«Здорова ли она? Что это значит?» – думал Обломов, распечатывая письмо.

«Не хочу ждать среды (писала Ольга): мне так скучно не видеться подолгу с вами, что я завтра непременно жду вас в три часа в Летнем саду».

И только.

Опять поднялась было тревога со дна души, опять он начал метаться от беспокойства, как говорить с Ольгой, какое лицо сделать ей.

– Не умею, не могу, – говорил он. – Поди узнай у Штольца!

Но он успокоил себя тем, что, вероятно, она приедет с тёткой или с другой дамой – с Марьей Семёновной, например, которая так её любит, не налюбуется на неё. При них он кое-как надеялся скрыть своё замешательство и готовился быть разговорчивым и любезным.

«И в самый обед: нашла время!» – думал он, направляясь, не без лени, к Летнему саду.

Лишь только он вошёл в длинную аллею, он видел, как с одной скамьи встала и пошла к нему навстречу женщина под вуалью.

Он никак не принял её за Ольгу: одна! быть не может! Не решится она, да и нет предлога уйти из дома.

Однакож… походка как будто её: так легко и быстро скользят ноги, как будто не переступают, а движутся; такая же наклонённая немного вперёд шея и голова, точно она всё ищет чего-то глазами под ногами у себя.

Другой бы по шляпке, по платью заметил, но он, просидев с Ольгой целое утро, никогда не мог потом сказать, в каком она была платье и шляпке.

В саду почти никого нет; какой-то пожилой господин ходит проворно: очевидно, делает моцион для здоровья, да две… не дамы, а женщины, няньки с двумя озябшими до синевы в лице, детьми.

Листья облетели, видно всё насквозь; вороны на деревьях кричат так неприятно. Впрочем, ясно, день хорош, и если закутаться хорошенько, так и тепло.

Женщина под вуалью ближе, ближе…

– Она! – сказал Обломов и остановился в страхе, не веря глазам.

– Как, ты? Что ты? – спросил он, взяв её за руку.

– Как я рада, что ты пришёл, – говорила она, не отвечая на его вопрос, – я думала, что ты не придёшь, начинала бояться!

– Как ты сюда, каким образом? – спрашивал он растерявшись.

– Оставь; что за дело, что за расспросы? Это скучно! Я хотела видеть тебя и пришла – вот и всё!

Она крепко пожимала ему руку и весело, беззаботно смотрела на него, так явно и открыто наслаждаясь украденным у судьбы мгновением, что ему даже завидно стало, что он не разделяет её игривого настроения. Как, однакож, ни был он озабочен, но не мог не забыться на минуту, увидя лицо её, лишённое той сосредоточенной мысли, которая играла её бровями, вливалась в складку на лбу; теперь она являлась без этой не раз смущавшей его чудной зрелости в чертах.

В эти минуты лицо её дышало такою детскою доверчивостью к судьбе, к счастью, к нему… Она была очень мила.

– Ах, как я рада! Как я рада! – твердила она, улыбаясь и глядя на него. – Я думала, что не увижу тебя сегодня. Мне вчера такая тоска вдруг сделалась – не знаю, отчего, и я написала. Ты рад?

Она заглянула ему в лицо.

– Что ты такой нахмуренный сегодня? Молчишь? Ты не рад? Я думала, ты с ума сойдёшь от радости, а он точно спит. Проснитесь, сударь, с вами Ольга!

Она, с упрёком, слегка оттолкнула его от себя.

– Ты нездоров? Что с тобой? – приставала она.

– Нет, я здоров и счастлив, – поспешил он сказать, чтоб только дело не доходило до добыванья тайн у него из души. – Я вот только тревожусь, как ты одна…

– Это уж моя забота, – сказала она с нетерпением. – Лучше разве, если б я с ma tante приехала?

– Лучше, Ольга.

– Если б я знала, я бы попросила её, – перебила обиженным голосом Ольга, выпуская его руку из своей. – Я думала, что для тебя нет больше счастья, как побыть со мной.

– И нет, и быть не может! – возразил Обломов. – Да как же ты одна…

– Нечего долго и разговаривать об этом; поговорим лучше о другом, – беззаботно сказала она.

– Послушай… Ах, что-то я хотела сказать, да забыла.

– Не о том ли, как ты одна пришла сюда? – заговорил он, оглядываясь беспокойно по сторонам.

– Ах, нет! Ты всё своё! Как не надоест! Что такое я хотела сказать?.. Ну, всё равно, после вспомню. Ах, как-здесь хорошо: листья все упали, feuilles d’automne – помнишь Гюго? Там вон солнце, Нева… Пойдём к Неве, покатаемся в лодке…

– Что ты? Бог с тобой! Этакой холод, а я только в ваточной шинели…

– Я тоже в ваточном платье. Что за нужда. Пойдём, пойдём.

Она бежала, тащила и его. Он упирался и ворчал. Однакож надо было сесть в лодку и поехать.

– Как ты это одна попала сюда? – твердил тревожно Обломов.

– Сказать, как? – лукаво дразнила она, когда они выехали на середину реки. – Теперь можно: ты не уйдёшь отсюда, а там убежал бы…

– А что? – со страхом заговорил он.

– Завтра придёшь к нам? – вместо ответа спросила она.

«Ах, боже мой! – подумал Обломов. – Она как будто в мыслях прочла у меня, что я не хотел приходить».

– Приду, – отвечал он вслух.

– С утра, на целый день.

Он замялся.

– Ну, так не скажу, – сказала она.

– Приду на целый день.

– Вот видишь… – начала она серьёзно, – я за тем звала тебя сегодня сюда, чтоб сказать тебе…

– Что? – с испугом спросил он.

– Чтоб ты… завтра пришёл к нам…

– Ах ты, боже мой! – с нетерпением перебил он. Да как ты сюда-то попала?