Обломов

– Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? – повторил он с ужасом.

– Да, много забирали; я жил очень широко… Помнишь, ананасы да персики… вот я задолжал… – бормотал Обломов. – Да что об этом?

Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло плохо – и точно оно так: всё смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит её! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром…»

Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.

– Илья! – спросил он. – Эта женщина… что она тебе?.. – Но Обломов положил голову на стол и задремал.

«Она его грабит, тащит с него всё… это вседневная история, а я до сих пор не догадался!» – думал он.

Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.

– Мне нужно с вами поговорить, – вежливо сказал он.

– Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, – отвечала она робко.

И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.

– Илья Ильич дал вам заёмное письмо? – спросил он.

– Нет, – с тупым взглядом удивления отвечала она, – они мне никакого письма не давали.

– Как никакого?

– Я никакого письма не видала! – твердила она с тем же тупым удивлением…

– Заёмное письмо! – повторил Штольц.

Она подумала немного.

– Вы бы поговорили с братцем, – сказала она, – а я никакого письма не видала.

«Что она, дура или плутовка?» – подумал Штольц.

– Но он должен вам? – спросил он.

Она поглядела на него тупо, потом вдруг лицо у ней осмыслилось, даже выразило тревогу. Она вспомнила о заложенном жемчуге, о серебре, о салопе и вообразила, что Штольц намекает на этот долг; только никак не могла понять, как узнали об этом; она ни слова не проронила не только Обломову об этой тайне, даже Анисье, которой отдавала отчёт в каждой копейке.

– Сколько он вам должен? – с беспокойством спрашивал Штольц.

– Ничего не должны! Ни копеечки!

«Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! – думал он. – Но я доберусь».

– А десять тысяч? – сказал он.

– Какие десять тысяч? – в тревожном удивлении спросила она.

– Илья Ильич вам должен десять тысяч по заёмному письму? – да или нет? – спросил он.

– Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так ещё на третьей неделе отдали; за сливки молочнице тоже заплатили – они ничего не должны.

– Разве документа у вас на него нет?

Она тупо поглядела на него.

– Вы бы с братцем поговорили, – отвечала она, они живут через улицу, в доме Замыкалова, вот здесь, ещё погреб в доме есть.

– Нет, позвольте переговорить с вами, – решительно сказал он. – Илья Ильич считает себя должным вам, а не братцу…

– Они мне не должны, – отвечала она, – а что я закладывала серебро, земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила, Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки не пошло.

Он смотрел на неё, слушал и вникал в смысл её слов. Он один, кажется, был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти презрения, который он кидал на неё, говоря с ней, невольно сменился взглядом любопытства, даже участия.

В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочёл тайну жертв и только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде каких-нибудь будущих благ.

Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно, что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка её братца, но зато открывалось многое другое… Что значат эти заклады серебра, жемчугу?

– Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? – спросил он.

– Вы потрудитесь с братцем поговорить, – отвечала она монотонно, – теперь они должны быть дома.

– Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?

– Ни копеечки, ей-богу правда! – божилась она, глядя на образ и крестясь.

– Вы это подтвердите при свидетелях?

– При всех, хоть на исповеди! – А что земчуг и серебро я заложила, так это на свои расходы…

– Очень хорошо! – перебил её Штольц. – Завтра я побываю у вас с двумя моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?

– Вы бы лучше с братцем переговорили, – повторяла она, – а то я одета-то не так… всё на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.

– Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как вы подпишете бумагу…

– Писать-то я отвыкла совсем.

– Да тут немного нужно написать, всего две строки.

– Нет, уж увольте; пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет…

– Нет, вы не отказывайтесь, – настаивал он. – Если вы не подпишете бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.

– Нет, они не должны ничего, ни копеечки, – твердила она, – ей-богу!

– В таком случае, вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.

– Завтра бы вы лучше к братцу зашли… – говорила она, провожая его, – вон тут, на углу, через улицу.

– Нет, и вас прошу братцу до меня ничего не говорить, иначе Илье Ильичу будет очень неприятно…

– Так я не скажу им ничего! – послушно сказала она.

VII

На другой день Агафья Матвеевна дала Штольцу свидетельство, что она никакой денежной претензии на Обломова не имеет. С этим свидетельством Штольц внезапно явился перед братцем.

Это было истинным громовым ударом для Ивана Матвеевича. Он вынул документ и показал трепещущим средним пальцем правой руки, ногтем вниз, на подпись Обломова и на засвидетельствование маклера.

– Закон-с, – сказал он, – моё дело сторона; я только соблюдаю интересы сестры, а какие деньги брали Илья Ильич, мне неизвестно.

– Этим не кончится ваше дело, – погрозил ему, уезжая, Штольц.

– Законное дело-с, а я в стороне! – оправдывался Иван Матвеевич, пряча руки в рукава.

На другой день, только что он пришёл в присутствие, явился курьер от генерала, который немедленно требовал его к себе.

– К генералу! – с ужасом повторило всё присутствие. – Зачем? Что такое? Не требует ли дела какого-нибудь? Какое именно? Скорей, скорей! Подшивать дела, делать описи! Что такое?

Вечером Иван Матвеевич пришёл в заведение сам не свой. Тарантьев уже давно ждал его там.

– Что, кум? – спросил он с нетерпением.

– Что! – монотонно произнёс Иван Матвеевич. А как ты думаешь, что!

– Обругали, что ли?

– «Обругали!» – передразнил его Иван Матвеевич. – Лучше бы прибили! А ты хорош! – упрекнул он. – Не сказал, что? это за немец такой!