Обломов

– Что в нём? – нетерпеливо спросила она.

– Нет, боюсь сказать: вы опять рассердитесь.

– Говорите! – сказала она повелительно.

Он молчал.

– Мне опять плакать хочется, глядя на вас… Видите, у меня нет самолюбия, я не стыжусь сердца…

– Отчего же плакать? – спросила она, и на щеках появились два розовые пятна.

– Мне всё слышится ваш голос… я опять чувствую…

– Что? – сказала она, и слёзы отхлынули от груди; она ждала напряжённо.

Они подошли к крыльцу.

– Чувствую… – торопился досказать Обломов и остановился.

Она медленно, как будто с трудом, всходила по ступеням.

– Ту же музыку… то же… волнение… то же… чув… простите, простите – ей-богу, не могу сладить с собой…

– M-r Обломов… – строго начала она, потом вдруг лицо её озарилось лучом улыбки, – я не сержусь, прощаю, – прибавила она мягко, – только вперёд…

Она, не оборачиваясь, протянула ему назад руку; он схватил её, поцеловал в ладонь; она тихо сжала его губы и мгновенно порхнула в стеклянную дверь, а он остался как вкопанный.

VII

Долго он глядел ей вслед большими глазами, с разинутым ртом, долго поводил взглядом по кустам…

Прошли чужие, пролетела птица. Баба мимоходом спросила, не надо ли ему ягод – столбняк продолжался.

Он опять пошёл тихонько по той же аллее и до половины её дошёл тихо, набрёл на ландыши, которые уронила Ольга, на ветку сирени, которую она сорвала и с досадой бросила.

«Отчего это она?» – стал он соображать, припоминать…

– Дурак, дурак! – вдруг вслух сказал он, хватая ландыши, ветку, и почти бегом бросился по аллее. – Я прощенья просил, а она… ах, ужель?.. Какая мысль!

Счастливый, сияющий, точно «с месяцем во лбу», по выражению няньки, пришёл он домой, сел в угол дивана и быстро начертил по пыли на столе крупными буквами: «Ольга».

– Ах, какая пыль! – очнувшись от восторга, заметил он. – Захар! Захар! – долго кричал он, потому что Захар сидел с кучерами у ворот, обращённых в переулок.

– Поди ты! – грозным шёпотом говорила Анисья, дёргая его за рукав. – Барин давно зовёт тебя.

– Посмотри, Захар, что это такое? – сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии теперь. – Ты и здесь хочешь такой же беспорядок завести: пыль, паутину? Нет; извини, я не позволю! И так Ольга Сергеевна мне проходу не даёт: «Вы любите, говорит, сор».

– Да, им хорошо говорить: у них пятеро людей, – заметил Захар, поворачиваясь к двери.

– Куда ты? Возьми да смети: здесь сесть нельзя, ни облокотиться… Ведь это гадость, это… обломовщина!

Захар надулся и стороной посмотрел на барина.

«Вона! – подумал он, – ещё выдумал какое-то жалкое слово! А знакомое!»

– Ну, мети же, что стоишь? – сказал Обломов.

– Чего мести? Я мёл сегодня! – упрямо отвечал Захар.

– А откуда ж пыль, если мёл? Смотри, вон, вон! Чтоб не было! Сейчас смести!

– Я мёл, – твердил Захар, – не по десяти же раз мести! А пыль с улицы набирается… здесь поле, дача; пыли много на улице.

– Да ты, Захар Трофимыч, – начала Анисья, вдруг выглянув из другой комнаты, – напрасно сначала метёшь пол, а потом со столов сметаешь: пыль-то опять и насядет… Ты бы прежде…

– Ты что тут пришла указывать? – яростно захрипел Захар. – Иди к своему месту!

– Где же это видано – сначала пол мести, а потом со столов убирать?.. Барин оттого и гневается…

– Ну, ну, ну! – закричал он, замахиваясь на неё локтем в грудь.

Она усмехнулась и спряталась. Обломов махнул и ему рукой, чтоб он шёл вон. Он прилёг на шитую подушку головой, приложил руку к сердцу и стал прислушиваться, как оно стучит.

«Ведь это вредно, – сказал он про себя. – Что делать? Если с доктором посоветоваться, он, пожалуй, в Абиссинию пошлёт!»

Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею частью и не входил в чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала в убирании комнат только раз в год, когда мыли полы.

Но после свадьбы доступ в барские покои ей сделался свободнее. Она помогала Захару, и в комнатах стало чище, и вообще некоторые обязанности мужа она взяла на себя, частью добровольно, частью потому, что Захар деспотически возложил их на неё.

– На вот, выколоти-ко ковёр, – хрипел он повелительно, или: – Ты бы перебрала вон, что там в углу навалено, да лишнее вынесла бы в кухню, – говорил он.

Так блаженствовал он с месяц: в комнатах чисто, барин не ворчит, «жалких слов» не говорит, и он, Захар, ничего не делает. Но это блаженство миновалось – и вот по какой причине.

Лишь только они с Анисьей принялись хозяйничать в барских комнатах вместе, Захар что ни сделает, окажется глупостью. Каждый шаг его – всё не то и не так. Пятьдесят пять лет ходил он на белом свете с уверенностью, что всё, что он ни делает, иначе и лучше сделано быть не может.

И вдруг теперь в две недели Анисья доказала ему, что он – хоть брось, и притом она делает это с такой обидной снисходительностью, так тихо, как делают только с детьми или с совершенными дураками, да ещё усмехается, глядя на него.

– Ты, Захар Трофимыч, – ласково говорила она, – напрасно прежде закрываешь трубу, а потом форточки отворяешь: опять настудишь комнаты.

– А как же по-твоему? – с грубостью мужа спросил он, – когда же отворять?

– А когда затопишь: воздух и вытянет, а потом нагреется опять, – отвечала она тихо.

– Экая дура! – говорил он. – Двадцать лет я делал так, а для тебя менять стану…

На полке шкафа лежали у него вместе чай, сахар, лимон, серебро, тут же вакса, щётки и мыло.

Однажды он пришёл и вдруг видит, что мыло лежит на умывальном столике, щётки и вакса в кухне на окне, а чай и сахар в особом ящике комода.

– Это ты что у меня тут всё будоражишь по-своему – а? – грозно спросил он. – Я нарочно сложил всё в один угол, чтоб под рукой было, а ты разбросала всё по разным местам?

– А чтоб чай не пахнул мылом, – кротко заметила она.

В другой раз она указала ему две-три дыры на барском платье от моли и сказала, что в неделю раз надо непременно встряхнуть и почистить платье.

– Дай я выколочу веничком, – ласково заключила она.

Он вырвал у ней веничек и фрак, который было она взяла, и положил на прежнее место.

Когда ещё он однажды, по обыкновению, стал пенять, на барина, что тот бранит его понапрасну за тараканов, что «не он выдумал их», Анисья молча выбрала с полки куски и завалявшиеся с незапамятных времён крошки чёрного хлеба, вымела и вымыла шкафы, посуду – и тараканы почти совсем исчезли.