— Мне кажется, он ее любил, — вмешалась Бэлль. — Он говорил, что хочет, чтобы они жили вместе.

— Такие, как он, никого не любят! — презрительно воскликнула Энни. — Он бы использовал ее, а потом, когда красивая, но глупенькая Милли надоела бы ему, попросту избавился бы от нее. Уж лучше умереть, чем жить с таким, как он.

Бэлль не могла отделаться от чувства, что ее мать говорила, основываясь на собственном опыте.

— Как его зовут? — спросила Мог.

— Он назвался господином Кентом, но я случайно узнала, что в некоторых кругах он известен как Ястреб. Впрочем, довольно об этом. Девушки целый день просидели в своих комнатах и ничего не ели. Пора им спускаться к ужину. Никому из них ни слова. Вы поняли? Завтра я поговорю с сержантом и узнаю, известно ли им, откуда Милли родом. Если у них нет о ней никаких сведений, я сама займусь похоронами. Это все, что я могу для нее сделать.

Глава четвертая

Только через четыре дня после убийства Милли Бэлль смогла опять выйти из дому. Полицейские то и дело заглядывали в бордель, чтобы задать очередные вопросы, и Энни была сплошным комком нервов. Боялась она не только полиции, но еще и репортера, который, как поговаривали, снует по Севен-Дайлс и все разнюхивает. Она боялась, что он попытается пробраться в бордель, а потом напечатает о ней грязную статейку, поэтому в борделе клиентов не принимали.

Рози и Мей уехали через два дня после убийства. Сказали, что боятся и вернутся домой, но Мог была уверена, что они просто перейдут работать в другой бордель. Что касается остальных девушек (поскольку времени теперь у них было более чем достаточно), они перестали жаловаться, что боятся оставаться наедине с мужчиной, и стали жаловаться на то, что ничего не зарабатывают. Каждый час вспыхивали ссоры, которые приходилось улаживать Мог. Она пеняла девушкам на то, что они ведут себя как дети.

Бэлль осознавала, что после всего происшедшего чувствует себя вполне сносно. Она не стала биться в истерике и болтать лишнее. Она даже перестала бояться, несмотря на то что все остальные жильцы дома были уверены: они подвергаются смертельной опасности.

Но оказалось, что последствия случившегося всего лишь проявились позднее: на третью ночь Бэлль проснулась оттого, что ей снились кошмары о смерти Милли. Все происходило словно в замедленной съемке, отчего происходящее казалось в тысячу раз страшнее. Потом Бэлль целый день ловила себя на том, что постоянно к этому возвращается — не только к моменту убийства, но и к мыслям о доме, в котором она живет.

В ее голове постоянно проносилось слово «трахаться». Это бранное слово она слышала ежедневно, еще с тех пор как была совсем крошкой. Но теперь, когда она узнала, зачем к ним домой приходят мужчины, оно приобрело зловещий смысл. Некоторые девушки были немногим старше самой Бэлль, и она не могла отделаться от мысли: неужели ее мама хочет, чтобы она тоже стала проституткой?

До убийства Милли девочка вряд ли задумывалась о том, чем занимается ее мама. Возможно, потому что выросла в публичном доме — так дети мясников и владельцев пивных не удивляются тому, чем занимаются их родители. Однако теперь ее не покидала мысль о борделе Энни. Бэлль поймала себя на том, что стала по-другому смотреть на девушек. Ей хотелось спросить их о том, что они чувствуют и почему выбрали именно эту профессию.

Бэлль предположила, что ее мама тоже когда-то работала проституткой, и с большой долей вероятности ее отцом был один из клиентов. Девочка испытывала досаду от своей догадки, хотя этим можно было объяснить холодность Энни. Несмотря на свою юность и наивность, Бэлль понимала, что любая проститутка меньше всего мечтает о ребенке — с рождением детей ее жизнь становится в два раза тяжелее.

До всего происшедшего Бэлль чувствовала уверенность в своих силах и даже некоторое превосходство над соседями. Она жила в чистом уютном доме, умела читать и писать, хорошо одевалась, не болела, и все окружающие отмечали, какая она красивая. Девочка всегда полагала, что ее мечта открыть небольшой шляпный магазинчик вполне осуществима, поэтому постоянно делала в блокноте наброски головных уборов. В будущем она собиралась отправиться к модистке на Стрэнд, упросить ее взять к себе в ученицы и научиться делать шляпки.

Но теперь ее уверенность развеялась. Бэлль чувствовала себя такой же жалкой и никчемной, как и любой уличный беспризорник, который спит под железнодорожным мостом на Виллиерс-стрит или в пустой коробке на рынке Ковент-Гарден.

Как будто владелица шляпного магазина возьмет к себе в мастерицы дочь хозяйки борделя!

Бэлль неожиданно поняла, что все это время напрасно демонстрировала собственное превосходство — должно быть, многие владельцы магазинов в Севен-Дайлс смеялись над ней: только посмотрите на дочь хозяйки борделя, она имеет наглость вести себя надменно, ходить с таким важным видом! Бэлль зарделась при мысли о том, что за ее спиной говорили люди; вероятно, они даже спорили на то, сколько она продержится, прежде чем начнет себя продавать.

Девочка попыталась поговорить об этом с Мог, но та моментально ее осадила.

— Не смей осуждать мать, Бэлль. Ты понятия не имеешь, как тяжело женщине самой зарабатывать себе на жизнь, — раздраженно ответила она. — Уборщицы, швеи, продавщицы — все они так мало получают, а работать приходится очень много. Я не всегда одобряла поступки твоей матери, но на твоем месте не стала бы задирать нос и бежать отсюда. Энни делала все возможное, чтобы свести концы с концами. Я надеюсь, тебе никогда не придется оказаться в ее положении.

Казалось, стены борделя давят на Бэлль, и как она ни старалась отогнать воспоминания о выпученных глазах Милли, о том ужасном человеке, прижимающем член к щеке проститутки, ничего не получалось. Ей отчаянно не хватало свежего воздуха, она устала от постоянных перебранок между девушками, от испуганного лица Энни.

Но больше всего Бэлль хотела увидеть Джимми. По некой необъяснимой словами причине она чувствовала, что он сможет понять, через что ей пришлось пройти.

Девочка надела свою старую серую накидку, отороченную мехом, самые крепкие сапоги и выскользнула через черный ход. Последние три дня снегопада не было, но мороз не спадал, поэтому ни снег, ни лед не растаяли. От былой белоснежной красоты ничего не осталось: снег на дорогах и тротуарах, утрамбованный повозками и экипажами, почернел от грязи и конского навоза. Многие владельцы магазинов посыпали дорожки перед входом солью и песком, чтобы никто не упал — чем еще больше обезобразили улицу.