Куколка

Как обычно по утрам, на Энни был темно-синий бархатный халат, надетый поверх ночной сорочки. Папильотки на голове были прикрыты кружевным чепцом.

Мог и Энни были почти ровесницами. По словам Мог, еще будучи юными девушками, они заключили союз, поскольку появились в этом борделе почти одновременно в бытность прежней хозяйки — Графини. Бэлль часто задумывалась над тем, почему Мог никогда не называла их отношения «дружбой», но Энни трудно было назвать сердечным человеком, вероятно, поэтому ей не нужны были подруги.

После того как Энни нарядится и накрасится, ее все еще можно было назвать красавицей: узкая талия, высокая упругая грудь, величественная осанка. Но когда она облачалась в домашний халат, ее лицо казалось серым, губы — тонкими и бескровными, а глаза — тусклыми. Даже ее точеная фигура без корсета выглядела оплывшей. И язвительные слова, которые она частенько отпускала в адрес девушек, лишний раз свидетельствовали о ее обиде на то, что ее красота увядает, в то время как остальные девушки, так сказать, «в самом соку».

— Привет, мам, — приветствовала ее Бэлль, стоя на коленях и продолжая тереть пол. — Мы решили устроить генеральную уборку, и как раз вовремя — грязи по колено.

— Мы оставили ковер на улице, пока не закончим, — добавила Мог.

— Тебе следует и девушек заставить убрать у себя, — резко ответила Энни, обращаясь к Мог. — Их комнаты похожи на хлев. Девушек хватает только на то, чтобы застелить кровать. Так не годится.

— Это сказывается на бизнесе, — ответила Мог. — Нет смысла наводить чистоту в гостиной, а потом вести господ в хлев.

Бэлль не сводила глаз с матери и заметила, как у Энни от изумления расширились глаза. Мог тоже заметила это и побледнела. Бэлль перевела взгляд с одной на другую и поняла: мама не желала, чтобы ее дочь знала о том, что мужчины заходят к девушкам в комнаты.

Бэлль давным-давно поняла: если она не хочет, чтобы мама сердилась, лучше всего прикидываться дурочкой и делать вид, что она не понимает, о чем говорят.

— Я могла бы убрать в комнатах у девушек, — предложила она. — Я могла бы убирать в день по одной комнате, а девочки помогли бы мне.

— Пусть убирает, — сказала Мог. — Бэлль не любит бездельничать.

Несколько секунд Энни молчала, глядя сверху вниз на Мог и Бэлль. Девочке казалось, что мать пытается найти способ выпутаться из неловкой ситуации.

— Отличная идея. Сегодня можно убрать у Милли, потому что там грязнее всего. Однако сомневаюсь, что из Милли выйдет хорошая помощница — она не способна долго заниматься чем-то одним.

В половине второго, когда в гостиной все блестело и благоухало свежестью, Бэлль отправилась на верхний этаж — убирать комнату Милли. Сама Милли куда-то отправилась в компании Салли, а остальные девушки собрались в комнате одной из своих товарок. На обед Бэлль съела большую тарелку супа и пирог с вареньем — и желание заниматься уборкой тут же угасло. Но на улице повалил снег, поэтому выйти погулять она не могла, а комната Милли была самым теплым местом в доме: здесь проходил дымоход, по которому поднимался горячий воздух изо всех каминов.

Милли находилась в доме на особом положении. Несмотря на то что она была намного старше остальных девушек (ей было около двадцати восьми лет), она продолжала оставаться невероятно привлекательной: длинные шелковистые белокурые волосы, широко расставленные голубые глаза, нежные, пухлые, как у ребенка, губы. Не обладая большим умом, она пользовалась всеобщей симпатией; скорее всего, ее любили именно за детскую непосредственность.

К тому же Милли была единственной девушкой-«старожилом», которая жила в борделе еще со времен Графини. Бэлль нутром чуяла, что и Мог, и Энни терпят ее лень в память об общем прошлом. Частенько, при каждом удобном случае, говорилось о том, что Милли очень популярна у господ благодаря своему легкому нраву.

Бэлль, как и все, любила Милли — ей нравился ее веселый, дружелюбный характер, ее доброта и великодушие. Милли частенько дарила Бэлль какие-нибудь мелочи — пару ниток бус, ленту для волос и шоколадные конфеты — и могла обнять девочку, когда той было грустно или ее кто-то обидел.

Комната Милли в полной мере отражала характер своей хозяйки. Милли в´ырезала из картонных коробок от шоколадных конфет изображения котят и щенков и приколола их к стенкам. Привязала длинной розовой лентой к спинке стула кружевной зонтик и усадила под ним несколько кукол. Некоторые куклы были тряпичными, в ярких хлопчатобумажных платьях — видимо, Милли сшила их сама. Тут же сидела и довольно большая кукла с фарфоровым личиком, вьющимися белокурыми волосами, в розовом атласном платье.

Бэлль огляделась. У Милли вещей было в десять раз больше, чем у любой другой девушки: фарфоровые украшения, серебряные расчески, деревянный игрушечный поезд, сломанные часы с кукушкой, множество декорированных лентами подушечек.

И Бэлль принялась за работу: застелила большую латунную кровать покрывалом и свалила на нее мебель и безделушки.

На полу лежал толстый слой пыли. Единственный небольшой коврик Бэлль вытряхнула, высунувшись из окна. Как только девочка почистила каминную решетку, подмела и вымыла пол, она тут же разожгла камин, чтобы пол побыстрее высох.

Через час она практически закончила уборку: вытерла пыль и навела порядок на полках, вымыла зеркала и окна, а все «сокровища» Милли вновь аккуратно расставила по местам.

На улице уже стемнело, снег валил не переставая. Глядя в окно на Джейкс-Корт, Бэлль заметила, что снег изменил его до неузнаваемости. Севен-Дайлс был знаменит тем, что на квадратный километр здесь было больше, чем в любом другом районе Лондона, борделей, игорных домов и пивных. А поскольку в три-четыре утра начинал жить своей жизнью рынок Ковент-Гарден — как раз когда домой возвращались пьяницы и игроки, — в Севен-Дайлс никогда не наступала тишина. Люди любили говорить, что лондонские трущобы скоро станут пережитком прошлого. И это соответствовало истине: город очищали от подобных районов. Но никто в правительстве не думал о том, куда деваются жители снесенных трущоб. На самом деле все стекались сюда и находили себе угол вместе с сотнями других отверженных мужчин, женщин и детей, которые ютились во дворах, вонючих переулках и на узких извилистых улочках. Даже Бэлль, которая жила тут с рождения, считала это место грязной, вонючей, шумной ямой и понимала, как, должно быть, пугался человек, который по ошибке сворачивал сюда с близлежащих шикарных улиц.

Но сейчас в желтом свете фонарей укрытый толстым снежным одеялом Джейкс-Корт казался волшебным и прекрасным. Да еще и на улицах не было ни души — редчайший случай. Бэлль предположила, что сегодня в борделе вечер пройдет спокойно.