Ной был поражен до глубины души.

— Особенно когда ты юн, — согласился он. — Я бы и дня не протянул без еды и теплого одеяла.

Энни кивнула.

— Наконец за мной пришли и отвели на Тули-стрит. Там и сейчас расположен бордель. Впрочем, тогда я не догадывалась, что находится в этом здании. Меня выкупали, вымыли и расчесали мне волосы, надели чистое белье, а потом отвели на этаж ниже, в комнату побольше, с огромной кроватью… Меня чем-то напоили, у меня немного кружилась голова, но когда в комнату вошел мужчина и набросился на меня, мне было так больно, что я закричала. — Она запнулась, в ее глазах стояли слезы. — Ему нравилось, что я кричу, — прошептала Энни. — Ему на самом деле это нравилось.

— Мне очень жаль, — искренне заверил ее Ной. Ему было стыдно, что он сам мужчина и так часто думает о том, чтобы переспать с женщиной.

— Он был не единственным. В ту ночь было еще трое. Женщина, которая меня купала, входила в комнату после каждого насильника и мыла меня. Потом появился следующий. Мне казалось, что я умру — ни один ребенок не в силах вытерпеть такую боль и унижение.

Ной положил руку ей на плечо, и Энни разрыдалась. Он хотел было обнять ее, как обнял бы любую другую женщину с разбитым сердцем, но боялся перейти границы дозволенного.

— Все насильники были теми, кого большинство людей называют «господами», — со злостью выплюнула Энни. — На них была красивая одежда и белье, кольца на пальцах. Возможно, это были адвокаты, доктора, политики, ученые. Интеллигентные люди с деньгами, вероятнее всего, женатые и имеющие детей. Но они получали удовольствие, насилуя девочку, чересчур юную для того, чтобы понимать, что с ней происходит.

Ной не мог говорить — слишком жестокой была нарисованная ею картина.

— И это продолжается, — вновь заговорила Энни. Ее глаза пылали гневом. — Каждый божий день пропадают юные красивые девушки, обычно из трущоб и с темных улиц, потому что у их родителей нет ни денег, ни сил заявить об этом. Но есть среди пропавших много и таких деревенских девчонок, как я. Иногда они заканчивают печально: их убивают, если они становятся бесполезными, или отсылают за границу. Остальные просто раздавлены, они не могут вернуться к прежней достойной жизни — слишком много перенесли. — Она замолчала, чтобы успокоиться. — Вот я и боюсь, что через это довелось пройти Бэлль, — продолжила Энни с болью в голосе. — Ее судьба повторяет мою. И во всем виновата я одна. Я должна была отослать ее в закрытую школу. Почему я этого не сделала?!

— Потому что любили ее, хотели, чтобы она была рядом? — предположил Ной.

— Ваша правда. Но самое печальное в том, что я никогда этого не показывала, — всхлипывала Энни. — Бэлль всегда была ближе к Мог, чем ко мне. Вот последствия преступления, которое совершили много лет назад те насильники — я не умею любить, я пустая, бесчувственная оболочка. Я продолжила заниматься проституцией, потому что считала: для меня открыта только эта дверь.

Ной глубоко вздохнул. Он чувствовал, что раньше Энни никогда никому этого не рассказывала, и задавался вопросом, а не станет ли она презирать себя за то, что была откровенна.

— Я сделаю все возможное, чтобы вернуть Бэлль и увидеть этого ублюдка на виселице, — решительно проговорил Ной. — Кроме того, есть еще Джимми, которому на самом деле не все равно, понимаете? И его дядя поможет, чем сможет. Я пока ничего не предпринял, но будь что будет, а я заставлю свою газету сообщить о том, что полиция покрывает преступников. И, может быть, если мы расскажем людям о чудовищах, которые похищают детей, они возмутятся и призовут к ответу этих мерзавцев.

Энни, казалось, целую вечность смотрела на него полными слез глазами.

— Вы уже помогли, Ной, — наконец произнесла она, вытирая глаза кружевным платком. — Вы позволили мне излить душу. Эта боль так давно сидела во мне, что начала меня отравлять. Спасибо вам.

Глава десятая

Бэлль была в замешательстве. Она уже четыре дня жила в доме во Франции. Ее заперли, как пленницу, в комнате на верхнем этаже здания, однако две женщины, которые регулярно приходили и приносили еду и воду для умывания, подкладывали уголь в камин и выносили ночной горшок, относились к ней хорошо.

Они не говорили по-английски, но по их взглядам, по тому, как они расчесывали ей волосы и неодобрительно качали головой, когда она ничего не ела из принесенной еды, было заметно, что они беспокоятся о ней. Бэлль недоумевала: неужели они шлюхи? Эти женщины были совершенно не похожи на проституток, поскольку носили простые темно-синие платья, чепцы и фартуки. В борделе у Энни девушки бóльшую часть дня бродили полураздетыми.

Бэлль пыталась жестами и мимикой расспросить женщин о том, что ее ждет, объяснить им, что она хочет написать матери письмо, но они только качали головами, как будто абсолютно не понимали, о чем она говорит.

Поэтому Бэлль терзали предчувствия, что ее, как детишек в сказке о Гензеле и Гретель, откармливают, прежде чем отдать на съедение мужчинам. Или наоборот — это было бы лучше всего! — ничего не происходит, потому что Бэлль не понравилась мадам Сондхайм, либо мадам сочла, что она ей не подходит, и собирается отправить ее назад в Англию, как только все уладит.

Помещение, где держали Бэлль, находилось на чердаке, и у окна потолок резко спускался к полу. Комната была маленькой, довольно темной и просто обставленной: узкая железная кровать, умывальник, маленький столик и стул у окна. Но здесь было тепло и уютно. Еда, которую приносили Бэлль, казалась ей несколько странной. В комнате было много пазлов, которые помогали девочке скоротать время.

Сбежать было совершенно невозможно. В первое же утро Бэлль выглянула из окна, чтобы проверить, сможет ли она таким образом выбраться на улицу, но уже сидя на подоконнике, увидела, что с тыльной стороны дома — отвесная стена. Девочка подняла глаза на крышу. Было бы слишком страшно взбираться по этой старой скользкой черепице, чтобы проверить, нет ли пути вниз в передней части здания. Кроме того, Бэлль сомневалась, что, если бы этот путь был, мадам Сондхайм оставила бы окна без решеток.

У двери ничего не удалось подслушать. Бэлль время от времени слышала шаги и голоса, но говорили всегда по-французски. По вечерам снизу доносились звуки музыки и взрывы смеха — то же самое она слышала и дома, в Лондоне. Но там к Бэлль пару раз за вечер спускалась Мог, последний раз обычно чтобы подоткнуть одеяло и поцеловать ее на ночь. А здесь никто не приходил к ней после ужина, и два раза случилось так, что в лампе закончился керосин и Бэлль пришлось оставить пазл и лечь спать.