Чужаки

Взбудораженный, Сайлас долго не мог уснуть и только к утру забылся тяжелым, беспокойным сном. Он не знал, что думать. С одной стороны, он верил, что ночной гость действительно в курсе всего происходящего с ним, но с другой, кто может поручиться, что он не подослан самой Эллиной? Утро не принесло с собой никакого разрешения этим вопросам. Но привело Перкинса, глаза которого были налиты кровью после бурно проведенного вечера и большей части ночи.

— Ну, как наш упрямец? — с сарказмом поинтересовался он, обращаясь то ли к Сайласу, то ли к мордастому охраннику, которого, как выяснилось, звали Бен. — Все еще показывает характер?

— Вчера целый вечер не давал всем спать, — не моргнув глазом, соврал сторож. — Мы с Питером его едва успокоили.

— Ложь! — воскликнул возмущенный до глубины души лорд. — Они весь вечер пьянствовали и даже забыли запереть двери!

Он сразу пожалел об этой вспышке, но было поздно. В любом случае он не смог бы сдержаться, даже если его пытали каленым железом. «Нервы и впрямь становятся ни к черту», — с тоской подумал он.

— Вот как, — с садистской интонацией в голосе протянул Перкинс, сквозь полузакрытые веки наблюдая за потеющим и пыхтящим охранником. Тот прятал глаза, но все его поведение свидетельствовало против него. — Ну, с этим мы разберемся… А пока вернемся к вам. Если вы мешали всем спать — это очень, очень нехорошо. Поэтому, думаю, вам стоит еще немножко посидеть на диете.

Перкинс решительно встал и, направившись к выходу, как бы походя, обронил:

— А вы, Бен, зайдите ко мне на минутку, да, и не забудьте позвать с собой Питера.

Он вышел, а мордастый повернулся к Бонсайту с самым зверским оскалом на лице.

— Ах ты, сволочь, — прошипел он. — Я тебя за это в порошок сотру!

Не добавляя ничего больше, он бросился на лорда и нанес несколько зверских, но точных ударов, большинство из которых пришлось на чуть заживший ожог на боку. Считать, что это произошло случайно, было глупо, и Сайлас так не считал. Он почувствовал, как треснула начавшая нарастать кожа и по боку потекла сукровица. Охранник со злостью сплюнул и вышел в коридор. Сайлас еще какое-то время слышал, как он кричал на больных, которые имели неосторожность попасться ему на пути.

Еще один день он провел без еды, лежа неподвижно на соломе. Он мог бы перенести голод, но очень хотелось пить, а еще больше хотелось в туалет. Обозленные охранники решили оставить его без возможности справить даже эту столь естественную надобность. Он терпел из последних сил, не желая опуститься до того, чтобы лежать в луже нечистот. Наконец под вечер к нему зашел тощий Питер и отвел его к вонючей дыре. Если до этого лорд стеснялся оправляться при посторонних, то теперь ему было все равно. Когда его приковывали обратно к цепи, он испытывал облегчение, граничащее с эйфорией. Но потом голод и жажда принялись терзать его с новой силой.

— Вы не могли бы дать мне воды? — пересохшим горлом выдавил он.

Питер с укоризной покачал головой.

— Зачем вы так обидели Бена? — уныло спросил он. — Он так огорчился. Он ведь хороший человек, вы просто его не знаете, а он так обиделся…

Он долго еще распространялся на эту тему, но напиться все же Сайласу дал. Исполнив свои самые насущные желания, лорд забылся неглубоким сном, стараясь не поворачиваться на больной бок, который заныл в полную силу, а проснулся, когда к нему в каморку опять проник сосед-кататоник.

— Как вы себя чувствуете? Я слышал, вы поссорились с Беном? Это вы зря, очень зря. Он крайне злопамятен. Вам теперь будет нелегко. — Кататоник взволновано ходил по камере. — Перкинс — просто садист, к тому же ему, наверное, заплатили. Но Бен… Это совсем другое дело. Вам будет трудно.

Он еще несколько раз прошелся по комнате, пока Сайлас пытался окончательно проснуться и прийти в себя.

— Но у меня есть план, есть план, — продолжал взволнованный человечек. — Мы с вами выберемся отсюда.

— А как вас зовут? — неожиданно спросил Бонсайт. — Нужно же мне как-то к вам обращаться.

— Что? А… Зовите меня, ну, скажем, Ганс. Это немного напоминает мое настоящее имя, если оно у меня когда-то было, я ведь уже и сам не помню, — с неожиданной тоской сказал пришелец. — Но это все мелочи, — снова оживился он. — Главное — как нам покинуть эти презренные стены. Слушайте.

Он изложил внимательно слушающему лорду свой план, то бегая по тесной каморке, то присаживаясь на край лежака. Лорд внимательно его слушал, и с каждой минутой план казался ему все более безумным и трудно выполнимым. Но тем не менее они до самого прихода сторожей жарко обсуждали его, находя слабые места, которые Сайласа тревожили, а его новый знакомец отметал их как несущественные. Когда Ганс отправился в свою камеру, а сторожа заперли двери на ночь, Бонсайт долго не мог заснуть, обдумывая возможности побега, а потом уснул, как ни странно, окрыленный надеждой.

На следующее утро ему всё же дали поесть, хотя и половину порции, но и ее он воспринял как дар небес. Его немного беспокоил бок. Он не мог добраться до него, чтобы осмотреть как следует, но ему показалось, что начинается воспаление.

Когда в камеру заглянул охранник с обеденной миской еды, Сайлас метался на лежаке, насколько позволяла короткая цепь. Глаза его были воспалены, волосы всклокочены, испарина покрывала все тело. Он бился в конвульсиях и бредил. Когда встревоженный сторож привел Перкинса, изо рта больного пошла обильная пена.

— Снимите цепи, быстро! — приказал вошедший «доктор».

Сайласа насильно напоили водой, большую часть которой он пролил, потом кто-то из сторожей сбегал и принес бутылку бренди.

— Вы что, с ума сошли?! — заорал на него Перкинс. — Несите воды с солью. Это отравление!

Неизвестно, могло ли это быть отравлением на самом деле, учитывая характер лечебного учреждения, но симптомы были схожи, и Перкинс не стал долго раздумывать над диагнозом. Сайласа напоили неимоверным количеством соленой воды, и через какое-то время он очень жалел об этой стадии плана, когда его внутренности выворачивались наружу. Когда тошнота немного отступила, он был слаб как котенок, но своего добился: цепи сняли, дали ему немного бульона и оставили в покое. Теперь следовала вторая часть, но как ее собирается осуществить Ганс, Бонсайту было неизвестно. Но тот, казалось, был очень уверен.

— Предоставьте это мне, — говорил он. — Предоставьте это мне.

До вечера лорд в нервном беспокойстве пытался сдерживаться и лежать неподвижно. Когда за окном начало темнеть, в комнату проскользнул Ганс.