Чужаки

Все это время Эллина не появлялась, хотя Бонсайт все время чувствовал ее незримое присутствие. Он ввел ее данные в компьютер, но тот ни разу не выдал сведений о присутствии чужаков. Хотя с такими способностями глупо было надеяться на то, что удастся легко ее обнаружить. Не появлялся и итальянец. Сайлас недоумевал, зачем было устраивать всю эту чехарду с обвинением в колдовстве, спасением и попыткой кражи Челнока. С ним, впрочем, он теперь не расставался. «Может, они хотели меня напугать? Но глупо как-то, — думал он. — А может, они просто изменили свои планы, в чем бы они ни заключались?».

Он очень устал за последнее время, устал от смерти, которая следовала за ними по пятам, устал от криков и костров, которые не гасли в городе ни днем, ни ночью. Тюржи тоже осунулся, похудел и измучился, сознавая, что все его усилия ни к чему не приводят. Но он не отчаивался и находил для больных и умирающих, для людей, потерявших близких, слова утешения.

Утром они отправились в свой обычный обход, к удивлению Сайласа, чума будто обходила Робера стороной. На перекрестке дорогу им преградила небольшая группа изможденных парижан. Они смотрели на процессию абсолютно голых людей, с ожесточением хлещущих себя и друг друга плетьми. Они распевали псалмы и призывали зрителей к покаянию.

— Флагелланты, — сказал Тюржи с некоторым отвращением. — Истязают себя, чтобы якобы очиститься от грехов и остановить чуму. Говорят, папа запретил им везде шляться, да и их самих вроде как запретил.

Вид окровавленных обнаженных тел производил на зрителей завораживающее действие. Многие начали подпевать идущим, какая-то толстая тетка бросилась к ним, на ходу срывая с себя одежду. Флагелланты приняли ее в свои ряды и тут же угостили несколькими увесистыми ударами кожаных плетей. Среди зрителей послышались крики восторга. Робер досадливо сплюнул и направился прочь. Удивленный видом странной процессии Сайлас последовал за ним.

Город был наполнен страхом, который порождал самые невероятные явления. На этом фоне процессия голых людей выглядела почти невинно. Сайлас с Тюржи прошли по пустым улицам с закрытыми лавками. Многие двери были заколочены, в переулке лежало несколько тел умерших, которых убрали с улицы, но не захоронили. Не было ни собак, ни кошек, то ли их съели голодные горожане, поскольку подвоз продуктов почти совсем прекратился, а те, что привозили, были невероятно дороги, то ли они сами ушли от греха подальше. На улицах господствовали крысы, которые разносили болезнь, сами от нее гибли, но на обильной пище плодились еще больше. Они вышли на площадь, непривычно пустынную. Только в центре собралась еще одна группа горожан, они слушали кого-то, кто вещал с небольшого возвышения.

Бонсайт подошел поближе, он вполуха слушал Робера, который рассказывал ему о планах на сегодняшний день. Они должны были встретиться с какой-то большой шишкой, приближенной к самому королю. Шишка милостиво обещала передать их план противочумных мер его величеству, Тюржи уже несколько ночей почти не спал, составляя бумагу, которая могла быть понята даже самыми величественными мозгами.

Перед людьми выступал человек, который доказывал что-то с пеной у рта. Сайлас прислушался.

— Во всем виноваты евреи, — сорванным голосом кричал человек. — Король гренадских мавров и турецкий султан задумали отомстить за себя, сговорившись с евреями погубить христиан. А евреи наняли прокаженных, чтобы при помощи дьявола уничтожить христиан. Дьявол через евреев сказал им, что если прокаженные считаются самыми презренными существами, то хорошо бы было устроить так, чтобы все христиане умерли или стали бы прокаженными. Им обещаны были золото, сокровища и прочие блага земные за смерть христианского мира!

Толпа ахнула. Многие начали оборачиваться по сторонам в поисках тех самых евреев, которые устроили чуму и теперь должны быть уничтожены, стерты с лица земли. Лица людей, и так полубезумные, были отмечены звериной яростью и страхом. Многие были больны. Чума по-разному убивала свои жертвы: некоторые умирали быстро — в течение часа или нескольких, другие могли промучиться несколько дней, но конец был один.

— Я знаю, где живет еврей, — крикнул кто-то из толпы. — Я уверен, что он отравил наш колодец, и после этого пришла «черная смерть»! Я покажу его дом!

— Показывай! — донеслись крики из толпы.

Сайлас растерянно оглядывался по сторонам, толпа, полная решимости, обтекала его со всех сторон. Вдруг он увидел человека, который обвинял евреев во всех бедах. Он отошел в сторону, и его лицо изменилось. Перед Сайласом стоял его давний приятель — дон Толомео. В панике лорд всматривался в лица проходящих, на нескольких он увидел признаки знакомого бурления образов, рвущихся наружу. «Их становится все больше, — подумал он. — Наверное, Эллина вызвала сюда подкрепление». Не зная, что делать с этим новообретенным знанием, он покорно последовал за Тюржи, который тянул его за рукав.

— Они же его убьют, — сказал Бонсайт.

— Кого? Еврея? — невозмутимо отозвался Робер. — Конечно, убьют. Еврейские погромы не редкость. Если что-то происходит не так, нужно найти виноватого. А евреи — это так удобно.

— Неужели тебе их не жалко? — удивился лорд. — Ведь они тоже люди.

— Я ничего не могу сделать. Их не любят.

Тюржи поспешил дальше, для него тема была закрыта. А Сайлас в очередной раз удивился странностям психологии средневекового человека: не боясь заразы, пытаться спасать людей, утешать умирающих и при этом с полным спокойствием относиться к убийству, возможно, целой семьи, только за другое вероисповедание. В размышлениях он шел вслед за Тюржи. Они попали в квартал, в котором до этого не были. Улицы были пустынны, двери домов закрыты. Стояла полнейшая тишина.

Только полчища мух наполняли отвратительным жужжанием воздух. Тишина воняла. Сайлас подошел к одной из запертых дверей и силой рванул филенку на себя. Ужасающее зловоние вырвалось из открытой двери. Потревоженные мухи тучей взвились с трупов, валяющихся в помещении. Судя по всему, какая-то часть жителей собралась в одном месте и заперлась, надеясь укрыться от болезни. Здесь и застала их смерть. Сайлас с Тюржи открыли еще несколько дверей. Некоторые дома были пусты, а в других было множество умерших.

— Мне кажется, что кто-то наплел этим людям, что если они закроются в домах и будут жечь огонь, то чума не тронет их, — охрипшим голосом сказал Бонсайт.

Бледный до зеленоватого оттенка Робер только согласно кивнул головой. Его тошнило. Весь квартал был заполнен мертвецами. Казалось, никого живого не осталось. Вдруг в конце улицы хлопнула дверь. Сайлас бросился туда и увидел женскую фигуру, которая выбежала из одного из домов.

— Стойте! Подождите! — крикнул он.

Женщина обернулась, и Бонсайт узнал Эллину. Она была одета в черное платье, волосы взлохмачены, щеки расцарапаны — живое воплощение горя. Но выражение ее лица говорило совсем о другом, оно было довольным и даже каким-то сытым. Будто человеческие страдания питали и насыщали ее. Она остановилась и подняла руку с вытянутым средним пальцем в древнем оскорбительном жесте.