Чужаки

Бонсайт какое-то время смотрел на только начавшую убывать луну, а потом повернулся к своему спутнику. То, что он увидел, заставило его немедленно вскочить на ноги. Тюржи весь горел, метался, крупные капли пота покрывали его лицо. Робер что-то бормотал сквозь стиснутые зубы. Сайлас присел рядом с ним на корточки. Взбухшие под челюстью железы сказали ему все без слов. Тюржи настигла «черная смерть».

— Черт, черт, черт! — прокричал Сайлас, обращаясь к бесчувственному небу. — Ну почему именно сейчас?! Почему не раньше?! Почему не сразу после начала эпидемии?! Почему в другом времени, в другом месте, когда я ничего не могу сделать?!

Он в крайнем возбуждении и раздражении метался по пустынному берегу. Бонсайт прекрасно понимал, что это конец. Сыворотки у него не осталось, помочь своему спутнику он ничем не мог, его планы относительно Тюржи пошли прахом. Он проиграл. Он не мог понять, что его угнетает больше: болезнь Роббера или сознание собственного проигрыша. Сайлас вернулся к приятелю и увидел, что поэт пришел в себя.

— Это кара Божья, — запекшимися губами сказал Тюржи. — Болезнь настигла меня здесь, но началась она, наверное, еще в Париже. Я рад. Я рад, что умираю. Я не смог бы жить с сознанием, что на моей совести смерть всех этих людей. С кораблей.

Сайлас упал рядом на песок и положил голову Робера к себе на колени.

— Ерунда, — сказал он. — Ты ни в чем не виноват. Виновата болезнь, виновата судьба, виновато ваше проклятое время! Виноват, в конце концов, я! Виноват в том, что позволил втянуть себя в эту авантюру, вместо того чтобы заставить тебя уехать из Парижа в безопасное место! Черт, черт, черт!

— Ты действительно виноват, — слабо сказал Робер. — Но не в том, в чем думаешь… Моя смерть ничего не изменит в этом мире, но, пока я жил, я старался сделать этот мир хоть немного лучше. Бог мне судья, удалось мне это или нет. Но Он же видит, что я старался. Я ухожу, надеюсь, истина откроется тебе…

Он опять впал в забытье, и через несколько часов Робера Тюржи не стало на этом свете.

Сайлас, который все это время просидел, держа голову поэта на коленях, похоронил его на берегу и теперь сидел, глядя на море, без мыслей и чувств. Он ничего не ел со вчерашнего утра, но не чувствовал голода. Размышления о сокрушительном поражении, нанесенном его планам, а значит, и его самолюбию, постепенно уступали место мыслям о последних словах Тюржи, и неизвестно, к чему бы привели эти раздумья, однако лорд почувствовал, что он уже не один.

Напрягшись, Сайлас с трудом подавил желание немедленно обернуться. Он продолжал делать вид, что смотрит на волны, в то же время незаметно оглядывался по сторонам в поисках путей к отступлению.

— Кажется, с вашим другом случилась неприятность? — послышался издевательский голос.

Бонсайт обернулся и увидел своего давнего знакомого — дона Толомео, который стоял на вершине небольшого холма, опираясь на шпагу.

— Вы не думаете, что неплохо было бы отправиться вслед за ним? — продолжил итальянец. — Он говорил вам такие прекрасные слова, после которых вас непременно должна бы замучить совесть. Как, не беспокоит? А то я к вашим услугам. Я вас убью традиционным для этого времени оружием. — Он взмахнул шпагой. — Это доставит мне удовольствие.

Итальянец спрыгнул на прибрежный песок и, увязая, стал приближаться к Сайласу.

— Неужели вы убьете меня безоружного? — спросил лорд, поднимаясь на ноги и показывая пустые руки с мозолями от весел.

— Да, это, пожалуй, проблема, — откликнулся дон Толомео. — Но я запаслив.

Непонятно откуда, он достал вторую шпагу и бросил ее Бонсайту.

— Защищайтесь! — крикнул он, вставая в стойку.

На пустынном берегу послышался звон оружия. Бой шел с переменным успехом, движения бойцов сильно затруднял вязкий песок. Неожиданно Сайлас поскользнулся, и итальянец с торжествующим криком смог нанести укол, после чего сразу вернулся в исходную стойку. Сайлас быстро вскочил на ноги и, не успев как следует утвердиться на ногах, атаковал. Атака провалилась, так как Толомео ожидал чего-то подобного. Некоторое время они осторожно пытались пробить оборону друг друга, поскольку оба уже устали и запыхались.

— Может, прервемся ненадолго? — задыхаясь, спросил итальянец.

— Пожалуй.

Они остановились, настороженно наблюдая друг за другом, попытались отдышаться и немного расслабить мышцы.

— Вы дурак, Бонсайт, — наконец выдавил из себя дон Толомео. — Вы зря полезли в эту историю, что вам за дело до всех этих людей. Кто они вам? Вы же хотели власти, а занимаетесь благотворительностью. Если бы вы послушали Эллину, сейчас были бы в безопасности, далеко отсюда. А так я вас убью и прикопаю рядом с вашим грязным средневековым дружком.

— Это мы еще посмотрим! — крикнул Сайлас, бросаясь на итальянца.

Тот с трудом успел отразить атаку, и бой начался снова. В какой-то момент Толомео открылся, и лорд смог провести выпад, который достиг цели. Шпага вошла в грудь противника, как в масло. Итальянец взвыл, но вместо того чтобы покорно затихнуть на песке, как будто стал выше ростом, отбросил шпагу и вытащил трубку с закопченным раструбом.

— Это ты зря, — прошипел он, направляя свое оружие на Бонсайта. — Теперь ты умрешь безобразно.

Дон Толомео выстрелил. Яркий луч обдал Сайласа жаром и проложил в песке борозду оплавленного стекла. Петляя, как заяц, лорд бросился к тому месту, где оставил Челнок. Еще несколько выстрелов почти достигли цели, когда он наконец добежал до места и нащупал еле видимый в экранирующем чехле прибор.

— Это тебе не поможет, — раздался громовой голос.

Сайлас обернулся и увидел огромную фигуру, стремительно приближающуюся к нему; противно шевелились щупальца. Раздался еще один выстрел, и сильнейшая боль пронзала правый бок лорда, почти автоматически он нажал на рычаг.

В следующее мгновение Сайлас понял, что падает с приличной высоты в заросли жесткого кустарника. Сильно ободравшись и ударившись о землю, Бонсайт потерял сознание.

Первое, что он почувствовал, очнувшись, была резкая боль в боку. Кругом царила тьма. Он с трудом выбрался из кустов, проклиная колючие ветки, и, очутившись на чистом пространстве, со стоном упал на колени. Первым делом он на ощупь исследовал рану и определил ожог приличных размеров. Полоса обожженной плоти тянулась сантиметров на двадцать пять. Кожа сгорела практически полностью, и болел ожог нестерпимо. У Сайласа не было под рукой никакого перевязочного материала, поэтому он достал аптечку и сделал противовоспалительный и обезболивающий уколы. Подождав какое-то время, пока подействует лекарство, Бонсайт включил компьютер. В ответ на запрос он получил: «Предместья Лондона. Май 1666 года».

Утро застало лорда, когда он, выспавшись, насколько это было возможно, и умывшись в близлежащем ручье, решил обследовать окрестности. Он обнаружил, что свалился в кусты живой изгороди, которая огораживала грубо обработанное поле. Вдали он разглядел некие постройки, сложенные из нетесаного камня, с легким дымком, вьющимся над соломенной крышей. Спотыкаясь на комьях вывороченной земли, Сайлас направился к домам.