Чужаки

— Та-та-та, — как будто разговаривая сам с собой, отозвался Перкинс. — Все они так говорят. Все они полностью нормальны, а жестокосердные люди отправляют их под присмотр сторожей и запирают в лечебнице. Ничего, поверьте моему опыту, здесь мы вас быстро приведем в норму. И запомните, будете буйствовать, попадете вот в такое положение. — Тут он указал рукой на одну из открытых дверей.

На куче гнилой соломы сидел изможденный человек с горящими глазами. Сайлас обратил внимание, что в его каморке не было видно и следов завтрака. Человек был покрыт струпьями грязи и собственных экскрементов. Его ноги были скованы цепями, а еще одна цепь удерживала его за шею в непосредственной близости от стены. Когда они подошли ближе, человек бросился к ним, но туго натянувшаяся цепь удержала его на месте, тогда он начал бесноваться, выть и прыгать на своей цепи, как дикое животное.

Перкинс с брезгливостью посмотрел на несчастного сумасшедшего, а потом перевел свой неприятный взгляд на Сайласа, который смотрел на всю эту сцену с крайним ужасом.

— Кстати, — беря Бонсайта под руку, сказал его спутник, — кстати, к вам пришли. Посмотрим, может, посещение родных прояснит вашу память. Пойдемте.

И он увлек лорда по направлению к лестнице. Они поднялись на второй этаж и вошли в первую дверь справа по коридору. За ней оказалась небольшая полутемная комната, заставленная потертой, когда-то хорошей мебелью. Перкинс прошел вперед и уселся за большой письменный стол, стоявший у окна. Сайлас остался стоять у дверей, осматриваясь в новом месте.

— Вы хотели его видеть, — сказал человек за столом, — я его привел.

Тут Бонсайт перевел свой взгляд правее и только тогда увидел женщину, которая сидела в кресле с высокой спинкой и утирала кружевным платочком глаза. Она подняла голову, отняла платочек от лица, и Сайлас вздрогнул, узнав в «убитой горем» женщине Эллину. Она издевательски улыбнулась ему под прикрытием платка и горестно вздохнула, подмигнув при этом левым глазом. Сайлас замер, полностью сознавая свою беспомощность и ее полную власть над ним в этой дикой ситуации.

— Вы знаете, доктор, — плачущим голосом сказала Эллина, — это был такой удар для нас. Такой удар. После всего, что мы для него сделали. Все соседи ополчились на нас, требуя, чтобы его посадили в тюрьму после того, как он сбросил этого несчастного с лестницы… Но мы не пошли на это, мы отвели ему маленькую уютную комнатку, где он мог жить и заниматься. Мы кормили его три раза в день. Мы даже водили его гулять и в церковь! И вот после всех трудов и забот он убежал! Мы искали его день и ночь, мы так боялись, что он опять что-нибудь натворит. Я не удивлюсь, если там, где мы его обнаружили, найдут мертвое тело! После того, как он поступил с теми, кто его любит!

Тут она еще раз надрывно всхлипнула и разрыдалась в голос, не забывая бросать хитрые взгляды на Сайласа.

— Ай-яй-яй, — протянул Перкинс, рассматривая свои безупречно отполированные ногти. — Как не стыдно. Но теперь он у нас, и мы приглядим за ним. Как следует.

Эллина кивнула головой, по-прежнему хныкая в платочек.

— Доктор, — сказала она, — позвольте перед разлукой (хотя мы, конечно, будем навещать несчастного Сайласа!) поговорить с ним наедине.

— Ну, не знаю, — ответил Перкинс. — Это может быть небезопасно.

Но заметив что-то, что незаметно показала ему посетительница (а Бонсайт ни секунды не сомневался, что это деньги, так же как не сомневался, что тип, возглавлявший эту тюрьму, которую почему-то назвали больницей, такой же доктор, как и он сам), Перкинс встал из-за стола и вышел, предупредив:

— Пять минут!

Когда они остались одни, Эллина отбросила притворство и спросила медовым голосом:

— Ну как, мой милый лорд, теперь вы чувствуете себя лучше? Только представьте, теперь никаких забот, никакой беготни, еда, сон, покой, милые соседи. Вы не находите?

Сайлас с трудом сдержался, чтобы не броситься на нее, но, вспомнив о недюжинной силе и способностях к телепортации чужаков, предпочел сдержаться.

— Рад тебя видеть, — почти спокойно сказал он. — И как же ты меня сюда упекла?

— О, это было не сложно, — удовлетворенно вздохнула Эллина. — Я кое-кого немножко подкупила, кое-кого немножко напугала. Ты знаешь, у меня в этом времени неплохие связи. Потом объявила, что мой сумасшедший брат сбежал из-под надзора, указала примерное место его нахождения. Мы же присматриваем за ва-а-ми! Мой агент собрал людей, и вот вы здесь! Под присмотром и без этого своего набора глупых игрушек. Вуаля! Думаю, вы здесь и останетесь, — задумчиво произнесла она, — если, конечно, случайно не погибнете. Здесь очень серьезный персонал, они не любят, когда им перечат…

— Понятно, — сказал Бонсайт, переваривая услышанное.

— Да, у меня только один вопрос, прежде чем мы расстанемся, — поднимаясь и оправляя платья, обратилась к нему Эллина. — Почему вы не воспользовались оружием против этих людей, которые на вас нападали и здесь, и в Париже?

— Во-первых, я не хотел, чтобы меня сожгли на костре, а во-вторых, не хотел убивать этих людей, — думая о своем, сказал Сайлас.

— Так вы их пожалели?! — фыркнула женщина, направляясь к двери. — Какая глупость! И этот человек когда-то хотел править всем миром! Вы измельчали, мой дорогой, и стали слюнтяем. Прощайте!

Она вышла, а в комнату вошли два охранника, которые и препроводили Бонсайта в его нынешнее обиталище. Его накормили и даже заново перевязали ноющий бок.

Прошло несколько дней, а Сайлас все не мог придумать ни единого способа, который дал бы ему возможность выбраться из этого ужасного места. Все это время его не беспокоили, сторожа появлялись только для того, чтобы выдать очередную миску бурды или запереть дверь на ночь, а Перкинс не появлялся вовсе. Бок потихоньку заживал, и Сайлас аккуратно снял повязку, чтобы она окончательно не присохла к заживающему ожогу. За эти дни он успел немного освоиться в новой обстановке и познакомиться с ее обитателями. Здесь были самые различные типы.

Сосед справа был тихим кататоником и часами сидел в самой невозможной позе, равнодушный ко всем и вся. Сосед слева, наоборот, был достаточно буен. Он мнил, что происходит из древнейшего, чуть ли не королевского рода, постоянно писал указы и мемуары, а к остальному человечеству относился с крайним раздражением, о чем недвусмысленно давал понять всем, кто оказывался в пределах досягаемости. В Бедламе сидели и тихие психи: слабоумные, имбецилы, тихие шизофреники, но было и много буйных, таких, как правило, держали на цепи и часто били.

Утром после завтрака Сайлас вышел в коридор, пытаясь определить, какой сейчас день и как долго он уже находится в этом приюте скорби. К нему тут же подошел надоедливый постоялец с маниакальным синдромом. Он был, как всегда, крайне возбужден, непрестанно двигался, хохотал к месту и не к месту, жестикулировал и перескакивал с темы на тему.