— Вот тебе, предатель! — вскричал он и вонзил кинжал ему в горло.
Юноша вскрикнул, судорожно поднялся на одно колено и упал мертвый.
— Палач! — завопил Меркандон. — Ты убиваешь нас, чтобы украсть сто нобилей, которые нам должен!
— Честное слово, нет! — возразил Коконнас. — И вот доказательство…
С этими словами он швырнул к ногам старика кошелек, который перед отъездом дал ему отец с тем, чтобы он вернул долг его заимодавцу.
— …вот доказательство! — продолжал Коконнас. — Вот ваши деньги!
— А вот твоя смерть! — крикнула мать из своего окна.
— Берегитесь! Берегитесь, господин де Коконнас! — воскликнула дама из дворца Гизов.
Не успел Коконнас оглянуться, чтобы последовать совету и избежать опасности, как тяжелая каменная глыба со свистом прорезала воздух, плашмя упала на шляпу пьемонтца, сломала его шпагу, а его самого свалила на мостовую, где он и распростерся, оглушенный, потерявший сознание, не слыша ни крика радости, ни вопля отчаяния, одновременно раздавшихся слева и справа.
Меркандон с кинжалом в руке бросился к лежавшему без чувств Коконнасу. Но в тот же миг дверь во дворце Гизов распахнулась, и старик, завидев блеск шпаг и протазанов, убежал. А дама, которую он назвал герцогиней, наполовину высунулась из окна, блистая в зареве пожара страшной красой и ослепляя игрой драгоценных камней и алмазов; она указывала рукой на Коконнаса и кричала вышедшим из дома людям:
— Вот он, вот! Напротив меня! Дворянин в красном камзоле… Да, да, он самый!..
Глава 10 СМЕРТЬ, ОБЕДНЯ ИЛИ БАСТИЛИЯ
Как уже известно читателю, Маргарита заперла дверь и вернулась к себе. Но когда она, вся дрожа, вошла в комнату, она увидела Жийону — та, в ужасе прижавшись к двери кабинета, смотрела на пятна крови, разбрызганной по мебели, постели и ковру.
— Ох, сударыня! — воскликнула она, увидев королеву. — Ох, сударыня, неужели он умер?
— Тише, Жийона, — строго сказала Маргарита, подчеркивая необходимость этого требования.
Жийона умолкла.
Маргарита вынула из кошелька золоченый ключик и, отворив дверь кабинета, указала своей приближенной на молодого человека.
Ла Молю удалось встать и подойти к окну. Под руку ему подвернулся кинжальчик, какие в то время носили женщины, и молодой человек схватил его, услышав, что отпирают дверь.
— Не бойтесь, — сказала Маргарита. — Клянусь душой, вы в безопасности!
Ла Моль упал на колени.
— Ваше величество! — воскликнул он. — Вы для меня больше, чем королева! Вы божество!
— Не волнуйтесь, сударь, — сказала королева, — у вас еще продолжается кровотечение… Ох, Жийона! Смотри, какой он бледный… Скажите, куда вы ранены?
— Я помню, что первый удар мне нанесли в плечо, а второй — в грудь, — отвечал Ла Моль, стараясь разобраться в охватившей все его тело боли и найти главные болевые точки, — все остальные раны не стоят внимания.
— Посмотрим, — сказала Маргарита. — Жийона, принеси мне шкатулочку с бальзамами.
Жийона вышла и тотчас вернулась, держа в одной руке шкатулочку, в другой серебряный, позолоченный кувшин с водой и кусок тонкого голландского полотна.
— Жийона, помоги мне приподнять его, — сказала Маргарита, — если он приподнимется сам, то лишится последних сил.
— Ваше величество, я так смущен… я, право, не могу позволить… — пролепетал Ла Моль.
— Надеюсь, сударь, что вы не будете мешать нам, — сказала Маргарита. — Раз мы можем вас спасти, было бы преступлением дать вам умереть.
— О, я предпочел бы умереть, чем видеть, как вы, королева, пачкаете руки в моей недостойной крови!.. — воскликнул Ла Моль. — О, ни за что! Ни за что!
И он почтительно отстранился.
— Эх, дорогой дворянин, — с улыбкой заметила Жийона, — вы уже испачкали своей кровью и постель, и всю комнату ее величества.
Маргарита запахнула халат на своем батистовом пеньюаре, пестревшем кровавыми пятнышками. Это движение, исполненное женской стыдливости, напомнило Ла Молю, что он держал в объятиях и прижимал к груди королеву, такую красивую и так горячо им любимую, и легкий румянец стыда мелькнул на бледных щеках юноши.
— Ваше величество, — с трудом выговорил он, — разве вы не можете поручить позаботиться обо мне какому-нибудь хирургу?
— Хирургу-католику, да? — спросила королева таким тоном, что Ла Моль все понял и вздрогнул.
— Разве вы не знаете, — продолжала королева с редкостной теплотой в голосе и взгляде, — что мы, дочери королей, обязаны изучать свойства растений и уметь приготовлять бальзамы? Во все времена облегчение страданий было нашим долгом — долгом женщин и королев. И если верить нашим льстецам, мы не уступим любому хирургу. Разве до вас не доходили слухи о том, сколь сведуща я в медицине?.. Ну, Жийона, за дело!
Ла Моль еще пытался сопротивляться, повторяя снова и снова, что лучше умереть, чем обременять королеву собой, что ее труды, которые она возьмет на себя из сострадания, могут потом возбудить отвращение к нему. Но эта борьба окончательно исчерпала его силы. Он пошатнулся, закрыл глаза, запрокинул голову и снова лишился чувств.
Маргарита подняла кинжал, который выпал у него из рук, быстро перерезала шнуры его камзола, а Жийона другим кинжалом распорола, вернее, разрезала рукава.
Затем Жийона взяла льняное полотно, смоченное свежей водой, и смыла кровь, сочившуюся из плеча и груди молодого человека, а в это время Маргарита, взяв острый золотой зонд, начала исследовать раны так осторожно и так умело, как это мог бы сделать в подобных обстоятельствах только Амбруаз Паре.
Рана в плече оказалась глубокой, клинок же, ударивший в грудь, скользнул по ребрам и задел мускулы, и ни один из этих ударов не повредил того естественного панциря, который защищает сердце и легкие.
— Рана болезненная, но не смертельная, acernmum humeri vulnus, поп autem lethale, — прошептала ученая красавица хирург. — Дай мне бальзам, Жийона, и приготовь корпию.
Между тем Жийона уже успела насухо вытереть и надушить грудь молодого человека, его руки античной формы, его красивые плечи и шею, прикрытую густыми кудрями, больше походившую на шею статуи из паросского мрамора, чем на часть тела израненного, чуть живого человека.
— Бедный юноша, — прошептала Жийона, любуясь не столько делом своих рук, сколько тем, над кем она трудилась.
— Красив! Не правда ли? — спросила Маргарита с чисто королевской откровенностью.
— Да, ваше величество; но, по-моему, не следовало бы оставлять его на полу; нужно поднять его и уложить на софу, к которой он прислонился.
— Ты права, — отвечала Маргарита.
Обе женщины нагнулись, соединенными усилиями подняли Ла Моля и положили его на широкую софу с резной спинкой, стоявшую у окна, которое они приотворили, чтобы раненый дышал чистым воздухом.
Ла Моль, разбуженный этим перемещением, вздохнул и открыл глаза. Он испытывал теперь то непередаваемое блаженство, какое испытывает раненый, который возвращается к жизни и который вместо жгучих болей ощущает покой, а вместо теплого, тошнотворного запаха крови чувствует благоухание бальзамов.
Комментариев нет