— Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль — человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
— Это был он, — сказала Екатерина. — Его узнали по вишневому плащу.
— А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? — спросил Генрих.
— Да.
— А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем…
— …тоже был вишневый плащ? — перебил короля Генрих.
— Совершенно верно, — подтвердил Карл.
— Ничего не могу сказать, — ответил Беарнец. — Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, — продолжал Генрих, — я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
— На какое?
— Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно — он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
— Однако… — пробормотала Екатерина.
— Приказ требовал арестовать именно меня? — спросил Генрих.
— Да, — ответила Екатерина, — и государь подписал его собственноручно.
— А значилось ли в приказе — в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
— Нет, — ответила Екатерина.
— В таком случае, — продолжал Генрих, — до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, — этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
— Государь, я никуда не выйду из Лувра, — обратился к нему Генрих. — Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!
И тут Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу и удалился.
— Браво, Анрио! — сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
— Браво? За то, что он вас высек? — заметила Екатерина.
— А почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно отнеситесь к этому молодцу.
— Сын мой, — ответила Екатерина, — я не пренебрежительно отношусь к нему, я его боюсь.
— И это напрасно, матушка! Анрио мне друг, и, как он справедливо заметил, если бы он составлял против меня заговор, он дал бы кабану сделать свое дело.
— Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал французским королем? — спросила Екатерина.
— Матушка, не все ли равно, по какой причине Анрио спас мне жизнь? Он спас меня — вот что самое важное! И — смерть всем чертям! — я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами Карл IX предлагал матери удалиться. Она вышла, пытаясь придать определенную форму своим смутным подозрениям.
Ла Моль, из-за своей незначительности, был непригоден для ее целей.
У себя Екатерина застала Маргариту — та ждала ее.
— А-а! Это вы, дочь моя! — сказала она. — Я посылала за вами вчера вечером.
— Я знаю, но меня не было дома.
— А утром?
— Утром я пришла сказать вашему величеству, что вы собираетесь совершить величайшую несправедливость.
— Какую?
— Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моля?
— Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не арестовываю — приказы об аресте отдает король, а не я.
— Не будем играть словами, когда речь идет о таком серьезном деле! Ла Моля арестуют, ведь так?
— Весьма вероятно.
— По обвинению в том, что сегодня ночью он находился в спальне короля Наваррского, убил двух стражников и ранил Морвеля?
— Да, его обвиняют в этом преступлении.
— Его обвиняют в этом несправедливо, — сказала Маргарита, — де Ла Моль невиновен.
— Де Ла Моль невиновен? — воскликнула Екатерина, подскочив от радости и поняв, что разговор с Маргаритой прольет свет на эти события.
— Да, невиновен! — повторила Маргарита. — И не может быть виновен, потому что он был не у короля.
— А где же он был?
— У меня, ваше величество.
— У вас?!
— Да, у меня.
За такое признание принцессы крови Екатерина должна была бы испепелить ее грозным взглядом, но она только скрестила руки на поясе.
— И если… — после минутного молчания сказала Екатерина, — если де Ла Моля арестуют и допросят…
— …он скажет, где и с кем он был, — ответила Маргарита, хотя была твердо уверена в противном.
— Если так, вы правы, дочь моя: де Ла Моля арестовать нельзя.
Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким ее мать произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл, но ей нечего было сказать, ибо просьба ее была удовлетворена.
— Но если у короля был не де Ла Моль, — сказала Екатерина, — значит, там был кто-то другой? Маргарита промолчала.
— Вы не знаете, кто этот другой, дочь моя? — спросила Екатерина.
— Нет, матушка, — не очень уверенно ответила Маргарита.
— Ну, не будьте же откровенны только наполовину!
— Повторяю, ваше величество, я его не знаю, — невольно бледнея, стояла на своем Маргарита.
— Хорошо, хорошо, — с равнодушным видом сказала Екатерина, — мы это узнаем. Идите, дочь моя, и будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита вышла.
«Ага! Они заключили союз! — говорила себе Екатерина. — Генрих и Маргарита сговорились: муж ослеп, чтобы жена онемела. Вы очень ловки, дети мои, и воображаете, что очень сильны, но ваша сила в единении, а я разобью вас поодиночке. Кроме того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать, когда он назовет имя или начертит шесть букв, — и тогда мы все узнаем. Да, но до тех пор виновный будет в безопасности!.. Самое лучшее — это разъединить эту пару теперь же».
И во исполнение этого намерения Екатерина направилась к покоям сына, где и застала его за разговором с герцогом Алансонским.
— А-а! Это вы, матушка! — нахмурив брови, сказал Карл IX.
— Почему вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме, Карл!
— То, что у меня на уме, это мое дело, — ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. — Что вам от меня надо? Говорите скорее!
Комментариев нет