Женщине было на вид лет тридцать пять, ее здоровую красоту оттенял костюм крестьянок из округа Ко. На ней была шапочка, вошедшая в моду при французском дворе во времена королевы Изабеллы Баварской, и расшит золотом красный корсаж — такие корсажи и теперь его носят деревенские жительницы Соры и Неттуно. Комната, где она жила без малого двадцать лет, была смежной со спальней короля и представляла собой оригинальное сочетание изысканности с простотой. Здесь почти в равной мере дворец как будто растворялся в хижине, а хижина — во дворце; таким образом, комната представляла собой нечто среднее между простой хижиной крестьянки и роскошными хоромами знатной дамы. Так, дубовая скамеечка на которой коленопреклоненно молилась женщина, была украшена чудесною резьбой и обита бархатом с золотою бахромой, а Библия, по которой она молилась, будучи протестанткой, была растрепанная и старая — такие бывают только в самых бедных семьях.
Все остальные предметы походили одни на Библию, другие — на скамеечку.
— Мадлон! — окликнул женщину король.
Коленопреклоненная женщина с улыбкой обернулась на знакомый голос и поднялась со скамеечки.
— А-а, это ты, сынок? — спросила она.
— Да, кормилица. Пойдем ко мне.
Карл IX опустил портьеру, прошел в Оружейную и сел на ручку кресла. Вслед за ним вошла кормилица.
— Что тебе, Шарло? — спросила она.
— Подойди ко мне и говори шепотом. Кормилица держалась с ним запросто, и простота эта возникала, вероятно, из той материнской нежности, которую питает к ребенку женщина, вскормившая его своей грудью, однако, памфлеты того времени находили источник других, отнюдь не столь чистых отношениях.
— Ну вот я, говори, — сказала кормилица.
— Здесь тот человек, которого я вызвал?
— Ждет уже с полчаса.
Карл встал, подошел к окну, посмотрел, не подглядывает ли кто-нибудь, подошел к двери и убедился, что никто не подслушивает, смахнул пыль с висевшего на стене оружия, приласкал большую борзую собаку, которая ходила за ним по пятам, останавливаясь, когда останавливался он, и следуя за своим хозяином, когда он снова начинал ходьбу; наконец король подошел к кормилице.
— Хорошо, кормилица, впусти его.
Добрая женщина вышла тем же ходом, каким вошел к ней король, а король присел на край стола, на котором было разложено оружие различных видов. В ту же минуту портьера снова поднялась, пропуская того, кого ждал Карл.
Это был человек лет сорока, с лживыми серыми глазами, с крючковатым, как у совы, носом и с выпиравшими скулами; лицо его пыталось выразить почтение, но вместо этого белые от страха губы скривились в лицемерную улыбку.
Карл незаметно заложил руку за спину и нащупал на столе прилив ствола пистолета новой системы, где выстрел производил не фитиль, а трение камешка о стальное колесико; при этом он не спускал своих тусклых глаз с нового актера этой сцены, верно и необыкновенно мелодично насвистывая свою любимую охотничью песенку.
Так прошло несколько секунд, в течение которых незнакомец все сильнее менялся в лице.
— Это вы Франсуа де Лувье-Морвель? — спросил король.
— Да, государь.
— Командир роты петардщиков?
— Да, государь.
— Вы мне нужны. Морвель поклонился.
— Вам известно, — подчеркивая каждое слово, сказал Карл IX, — что всех моих подданных я люблю одинаково.
— Я знаю, что ваше величество — отец народа, — пролепетал Морвель.
— И что гугеноты такие же мои дети, как и католики. Морвель молчал, но, хотя он стоял в полутемной части комнаты, проницательный глаз короля заметил, что он дрожит всем телом.
— Вам это не по вкусу? — продолжал король. — Ведь вы упорно воевали с гугенотами? Морвель упал на колени.
— Государь, — пролепетал он, — поверьте, что…
— Я верю, — продолжал король, пронизывая Морвеля глазами, превратившимися из стеклянных в горящие, — что в сражении при Монконтуре вам очень хотелось убить адмирала, который только что вышел из этой комнаты; я верю, что вы промахнулись и перешли к нашему брату, герцогу Анжуйскому; наконец, верю и тому, что вы еще раз перебежали в армию принцев, где и поступили в роту де Муи де Сан-Фаля…
— Государь!..
— …храброго пикардийского дворянина…
— Государь, государь! Не мучьте меня! — воскликнул Морвель.
— Это был прекрасный офицер, — продолжал Карл IX, и по мере того, как он говорил, выражение почти хищной жестокости проступало на его лице, — он принял вас, как сына, приютил, одел, кормил.
Морвель испустил вздох отчаяния.
— Вы называли его отцом, — безжалостно продолжал Карл, — и, если не ошибаюсь, вы были близкими друзьями с юным де Муи, его сыном?
Морвель, стоя на коленях, все ниже склонялся под тяжестью этих слов, а Карл стоял бесчувственный, как статуя, у которой были живыми только губы.
— Кстати, — продолжал король, — не вам ли герцог де Гиз обещал десять тысяч экю, если убьете адмирала? — Убийца в ужасе коснулся лбом пола.
— И вот как-то раз вы с де Муи, вашим добрым отцом… отправились в разведку по направлению к Шевре. Он уронил хлыст и спешился, чтобы поднять его. Вы были с ним наедине, вы выхватили из седельной кобуры пистолет, и когда де Муи нагнулся, вы перебили ему хребет пулей; он был убит наповал, а вы, убедившись, что он мертв, удрали на лошади, которую он же вам и подарил.
Морвель молчал, сраженный этим обвинением, верным во всех подробностях, а Карл IX принялся опять насвистывать столь же верно, столь же мелодично все ту же охотничью песню.
— Знаете, господин убийца, — помолчав, сказал он, — мне очень хочется вас повесить.
— Ваше величество! — возопил Морвель.
— Молодой де Муи еще вчера умолял меня об этом, по правде говоря, я даже не знал, что ему ответить: ведь просьба его вполне законна.
Морвель с мольбой сложил руки.
— Она тем более законна, что, как вы сами сказали, я отец народа, и что, как я вам ответил, теперь я примирился с гугенотами и они точно такие же мои дети, как и католики.
— Государь, — произнес окончательно упавший духом Морвель, — моя жизнь в ваших руках, поступайте со мной, как вам будет угодно.
— Вы правы! И я не дал бы за нее ни гроша.
— Государь, неужели нельзя искупить мою вину? — взмолился убийца.
— Не знаю. Во всяком случае, будь я на вашем месте, чего, слава Богу, нет…
— Государь, а что если бы вы были на моем месте?.. — пролепетал Морвель, впиваясь глазами в губы короля.
— Думаю, что я сумел бы выйти из положения, — ответил Карл.
Морвель оперся рукою о пол и приподнялся на одно колено, пристально глядя на Карла, желая убедиться, что король не смеется над ним.
— Я, конечно, очень люблю молодого де Муи, — продолжал король, — но я так же люблю и моего кузена Гиза, и если бы он попросил меня кого-то помиловать, а де Муи попросил бы того же человека казнить, я, признаться, попал бы в крайне затруднительное положение. Однако по разным политическим и религиозным соображениям я должен был бы исполнить желание моего кузена Гиза, ибо хотя де Муи и очень храбрый офицер, а все-таки до герцога Лотарингского ему далеко.
Комментариев нет