20
– И как же Хью решит?
– Решит так, как я ему велю.
Феликса до крайности расстроило и то, что рассказала ему Милдред, и то, как она это рассказала. И в то же время он восхищался сестрой – так уже не раз бывало, когда он особенно ясно чувствовал, до чего они с ней не похожи. Она обрисовала положение с беспощадной честностью, которую он в ней уважал, хоть и считал чрезмерной. В сложных житейских вопросах она проявляла подлинно военный гений.
Они стояли в гостиной в Сетон‑Блейзе. Погода опять наладилась, по высокому небу были разбросаны редкие белые облачка, и сад в разгаре лета, вымытый недавними дождями, высушенный солнцем и легким западным ветром, сочетал в себе чистую, первозданную свежесть с буйством тропического леса.
– Конечно, – сказал Феликс, – твои предсказания могут и не сбыться.
– Ты хочешь знать будущее во всех подробностях, – сказала Милдред. – Может быть, это вообще свойственно военным. Но так не бывает. – Голос её звучал устало, она присела на диванчик в оконной нише. Солнечный свет отыскал желтые нити в растрепавшейся шапке её пушистых седых волос. Уже близился вечер, а она все ещё была в плотном шерстяном костюме, в котором примчалась из Лондона.
– Бывает, когда дойдет до дела, – сказал Феликс. – В том‑то и беда.
– Не говори загадками. Руководствоваться можно только вероятностью. – Из вазы на столе она вытащила белую наперстянку и нервно ею помахивала.
Феликс, до сих пор расхаживавший по комнате, остановился у окна и увидел Хамфри – тот стоял на дальнем берегу речки, неподвижный, словно вписанный в пейзаж художником, откинув голову, как человек, который с минуты на минуту ждет крика или выстрела. Его белые волосы ярко выделялись на сплошном зеленом фоне.
– Хороши мы трое! – сказала Милдред, проследив за его взглядом. – Все влюблены. Бедный Хамфри, ему‑то всегда нужно не только недозволенное, но и недосягаемое! И он хоть старается. Не сидит сложа руки.
– Вероятность – это не главное, – сказал Феликс и опять зашагал в глубину комнаты, куда не доставал теплый вечерний свет.
– О господи, а что же главное? Ведь ты согласился, что, если Рэндл уйдет, у тебя будет больше шансов на Энн, чем у меня на Хью, если Рэндл останется. – Она стала общипывать наперстянку.
Феликсу эта формулировка не понравилась. Он вообще был против того, чтобы договаривать все до конца. И то, что в сложившейся ситуации Милдред видела всего лишь столкновение его и своих интересов, не только убеждало его в её проницательности, но и пугало.
– Я хочу сказать, – возразил он, – что мы не с той стороны к этому подходим. По‑моему, самое важное – это Хью и Рэндл. И по‑моему, ясно, что затея Хью непристойна, невыполнима.
– Станет выполнимой, если Хью её выполнит, – сказала Милдред раздраженно. – А ему этого до смерти хочется. Это пленяет его воображение. Ты забываешь, что в каком‑то смысле это был бы хороший поступок. Тут дело не только в наших с тобой планах. Для Хью это было бы нечто благородное само по себе, независимо от результатов: решительный шаг за другого, символическое искупление прошлого.
– Мне как раз и не нравится, что ты на это смотришь только с точки зрения наших с тобой планов. И мне непонятно, почему мы должны равняться на романтические идеи Хью. Шестьдесят тысяч фунтов – дорогая цена за прошлое, а духовные блага все равно ни за какие деньги не купишь. Но даже если оставить это в стороне, как же Рэндл? Для него‑то это, безусловно, плохо.
– Ты меня удивляешь, – сказала Милдред. Она оборвала со стебля все цветки и теперь раскладывала их на столе. – Во‑первых, духовные блага _можно_ купить за деньги, ты сам это поймешь, если дашь себе труд подумать. Во‑вторых, сейчас тебе, право же, не время радеть о моральном облике твоего соперника. Об этом он уж как‑нибудь сам позаботится. – Помолчав, она добавила: – Должна сознаться, что Рэндл меня восхищает. Мерзавец такого масштаба – в этом даже есть что‑то возвышенное.
В отношении Феликса к Рэндлу царила теперь полная сумятица. Перед мужем Энн он невольно чувствовал себя виноватым. Он придавал большое значение праву собственности, которым брак наделяет законного супруга, и знал, что, хотя у него не было даже поползновения нарушить седьмую заповедь, десятую‑то он, несомненно, нарушил. Ревность, зависть, презрение, гнев, чувство вины и полная неспособность понять, которая была отчасти, но не совсем сродни восхищению, – все это смешалось воедино и положительно распирало его.
– Так что, видишь, – продолжала Милдред, – картина прояснилась. И наш с тобой разговор очень этому способствовал. Теперь я все вижу. Не надо мешать Хью совершить преступление. Верно? – Она раздавила пальцами один цветок, другой, третий…
– А мне так ничего не ясно. – Феликс опустил руку в карман и нащупал письмо Мари‑Лоры, на которое он все ещё не ответил. – По‑моему, отвратительно, что такой важный вопрос должны решать деньги.
– Так или иначе, его решит насилие. А деньги – один из видов насилия. Некоторые предпочитают вопли и кровопролитие – это уже дело вкуса.
– Не сбивай меня, Милдред. Мне просто отвратительно говорить о таких вещах в связи… с Энн. Что она‑то подумает?
– Энн об этом не узнает, – сказала Милдред невозмутимо.
– Ну нет, узнает! Я сам ей скажу, если другие не скажут.
– Дорогой мой, ты сможешь ей об этом сказать, только когда дело уже будет сделано.
Феликс стал коленями на диванчик и посмотрел в сад. Доски скрипнули под его тяжестью. Хамфри был теперь еле виден – он удалялся, засунув руки в карманы, похожий на всем недовольного, истомившегося от безделья мальчишку. Феликс еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Не хотелось ему, чтобы все случилось именно так. А впрочем, Милдред права – как бы оно ни случилось, все будет безобразно. Противнее всего, наверно, то, что ему открыли глаза на это безобразие, заставили, пусть косвенно, в нем участвовать. Как же ему следует поступить?
Феликс давно свыкся со своей ролью выжидающего, с ощущением, что действуют все, кроме него. Он понимал, что в такой позиции есть некий утешительный фатализм. События пусть развиваются своим ходом, без его помощи, и либо Энн тихо и неизбежно достанется ему, либо нет, и тогда ему не в чем будет себя упрекнуть. Он бы предпочел, чтобы все, что должно случиться, случилось по собственным законам, вдали от него, а он бы пришел на готовенькое. Как он теперь понимал, его все время страшила и отталкивала мысль о необходимости какого бы то ни было объяснения с Рэндлом. Он каждую минуту боялся себя выдать, боялся какого‑нибудь недоразумения, после которого придется выступить в открытую, и ему было не все равно, как он при этом будет выглядеть.
Комментариев нет