– Ты будешь жить за границей? – спросила Миранда. – Я бы к тебе приехала за границу. Она поболтала ногами. Говорит как будто весело, точно предвкушая пикник.
– Скорей всего, – сказал Рэндл. – Мы, наверно, будем много жить за границей. – Будут они жить за границей? Он ещё не успел об этом подумать. Преграды между ним и Линдзи казались такими высокими, что воображение через них ещё не перебиралось. Как же сложится их жизнь? Он поднял голову и прямо над собой увидел прилепленное к стропилам ласточкино гнездо, из которого выглядывали птенцы – смешная семейная группа. Они напомнили ему кукол Миранды.
– Ты обо мне не беспокойся, папочка, – сказала она. – И о маме тоже. Она обойдется.
– О господи, надеюсь, – сказал Рэндл. Это прозвучало бездарно. Он посмотрел на дочь. Да, изменилась. Это уже самостоятельная личность, возможный судья.
– Ты знаешь, маме тоже будет легче, – сказала Миранда. – Лучше, чтобы что‑то плохое уже случилось, чем когда оно висит над тобой. А мама справится. Она ведь очень крепкая. Она все время что‑то напевает. Я сначала думала, она плачет, а она напевает.
О господи, подумал Рэндл, я этого не вынесу.
– Справится, говоришь? Ну что ж, я рад, что ты так думаешь. Я тоже надеюсь, что теперь она будет счастливее. Ты о ней заботься, ладно? – Скотина я, подумал он, но и эта мысль растворилась все в том же «бедный я», и к глазам подступили слезы.
– Счастливой мама не будет, это не для нее, – сказала Миранда. – Но она храбрая и, _по‑моему_, хорошая, – добавила она рассудительно.
Я больше не могу, подумал Рэндл и сказал:
– Ну а вообще‑то ты как, Миранда? Как дела в школе?
– Очень хорошо, папочка, спасибо.
Пародия на отца, вот что я такое, подумал Рэндл. Что‑то вдруг прошумело у него за спиной, и он испуганно оглянулся, но это всего лишь голубь слетел к нагретой солнцем двери сеновала. Миранда засмеялась. Мелькнула ласточка, другая защебетала скороговоркой прямо над ухом.
– Сюда никто не придет, как ты думаешь? Никто не видел, как ты сюда шла?
– Нет. Единственный, кто мог бы прийти, – это Пенн, но я ему сказала, что иду на кладбище кормить птиц за Стива и чтобы он со мной не ходил, так что он, наверно, киснет у калитки, ждет, когда я вернусь. Он вообще по мне вздыхает. Комедия, да и только! – Она опять засмеялась.
– В самом деле? Ты, надеюсь, держишь его в строгости? – Нахальный щенок, подумал он. И оттого, что Миранда так небрежно упомянула рядом имена Пенна и Стива, у него стало тяжело на сердце. Жизнь обошлась с ним несправедливо, просто ужасно.
– О, можешь быть спокоен. Я его только извожу. Ты часто будешь мне писать, да?
– Ну ещё бы, птичка, конечно. И ты мне пиши. Да половину времени ты просто будешь у меня жить.
– По закону моим опекуном, наверно, будет мама. Но конечно, это не помешает мне с тобой видеться.
Она, видно, успела все обдумать, и Рэндл, хоть и благодарный за её хладнокровие, в то же время мысленно попенял ей за то, что она как будто недостаточно ему сочувствует.
– Мы будем много видеться. Мы ведь не можем друг без друга, правда?
– Только на Боушотов ты мне больше не пиши, – сказала Миранда. – Не надо было этого делать. Это так некрасиво. Неужели ты думаешь, что мама вскрыла бы письмо, адресованное мне?
– Да нет, я только в этот раз…
– Пиши совершенно открыто. Ты отлично знаешь: никто твоих писем не прочтет, кроме меня. А я, если хочешь, буду их сжигать.
Она так замечательно все предусмотрела, так ловко его успокаивала, что у него опять возникло странное ощущение, будто от него хотят отделаться. Он сказал:
– Ты молодец, Миранда. Я тебе бесконечно благодарен. – Он обхватил рукой её колени и вгляделся в бледное, холодное личико.
И снова она оттолкнула его, как будто отказываясь растрогаться или смягчиться.
– Ты вот теперь уедешь и не вернешься больше никогда?
Рэндл перевел дух. Изощренная пытка, что и говорить. Никогда – это большой срок! Он сказал, стараясь не вдумываться в свои слова:
– Да, видимо, так.
– Никогда‑никогда?
Деваться было некуда:
– Никогда‑никогда.
– Если хочешь, я упакую твои бумаги и всякие вещи.
Она и об этом подумала!
– Спасибо. Но эти дела можно и отложить.
– Я хочу тебе кое‑что дать с собой. – Она достала какой‑то пакет, лежавший с другого бока от нее, рядом с куклами, и вложила ему в руку.
Пакет был мягкий и легкий.
– Это что же, подарок?
– Нет… это твое. Ты разверни и посмотри. – Казалось, она очень собой довольна.
Рэндл развязал бечевку, и бумага разошлась. В пакете были игрушечные звери Тоби и Джойи. Он отвернулся и закрыл руками глаза. Игрушки упали на пол.
Миранда соскочила с балки, подобрала их, отряхнула и положила рядом с куклами.
– Ну что ты, папочка, что ты! Не надо горевать, не надо расстраиваться. Ты же и мне должен помочь не расстраиваться, верно? Ну не надо же так!
– О боже милосердный, – сказал Рэндл и прижался щекой к корявой балке. Целый мир, полный невинности, разрушен, ушел безвозвратно. Его мир. Мир его дочери. – Мне так стыдно.
– Что ты все твердишь: стыдно, стыдно. Все будет хорошо, папочка. Перестань же, а то я заплачу.
Он выпрямился и снова взял игрушки. Миранда стояла рядом с ним, такая тоненькая, вытянувшаяся, повзрослевшая. Он сказал:
– Одного ты лучше сама для меня сбереги. Вот, даю тебе Джойи. Это значит, что мы непременно увидимся. Ведь Джойи должен приезжать к Тоби в гости, разве не так?
– Конечно. А теперь, папочка, я лучше пойду домой, а то как бы мама меня не хватилась.
Джойи она держала под мышкой, в другой руке болтались куклы, и Рэндл вдруг увидел её как чужую – прелестная девушка! Лицо её так переменилось даже с тех пор, как он видел её в последний раз, оформилось, стало жестче. Словно она какими‑то неисповедимыми, но нелегкими путями уже приобрела некий опыт. А откуда мог к ней прийти опыт, подумал он не без гордости, если не от него? Это он, неизвестно как воздействуя на её сознание, сделал её красивее, взрослее. Скоро она дорастет до любви, и при мысли о том, сколько страданий она причинит и как сама, несомненно, будет страдать от прихотей крылатого бога, он покачал головой, пророчески и печально, но все‑таки с гордостью.
– Пойдем, милый, – сказала она. Никогда ещё она так к нему не обращалась. Он хотел её обнять, но не мог. Он поцеловал её руку. Это был странный жест.
Комментариев нет