Дикая роза

В тот день он отправил её в долгую дорогу. И как раз когда в ней, как счастливая тайна, зародилась любовь к нему, когда она стала видеть его новыми глазами, он увлекся Эммой Сэндс. Милдред переживала это тяжело. Эмма была старая знакомая, они вместе учились в колледже; уже в то время она заставляла с собой считаться, чем‑то смущала, сбивала с толку – не была настоящей подругой. И когда после катастрофы Милдред пригласила её погостить в Сетон‑Блейз, ею руководило главным образом любопытство, отчасти злорадство и немножко сочувствие. Сквозь ещё один незамутненный кристалл памяти Милдред увидела, как вот здесь, в саду, Эмма в короткой белой теннисной юбке дает себя пленить и утешить совсем ещё юному Феликсу. Но её темные глаза поглядели на Милдред задумчиво, она прочла мысли Милдред, и её резкое, умное, собачье лицо замкнулось и застыло. После этого они расстались навсегда.

Зря она меня возненавидела, подумала Милдред, ведь мне её утрата ничего не дала. И она даже расчувствовалась на минуту, вспомнив себя в то время и «годы, которые пожрала саранча». Но тут же сказала себе, что в каком‑то смысле это было хорошо – хорошо сочинять легенду о своей влюбленности в Хью, дополнять её, и расцвечивать, и владеть ею как тайной, когда на самом деле она возникла из ничего. Но теперь‑то, думала Милдред, я сделаю так, что все эти тени станут тенями чего‑то, что эта долгая дорога станет дорогой, которая в конце концов куда‑то привела.

Спускаясь с крылечка, она услышала со стороны конюшни знакомые звуки – Хамфри запускал свой «ровер», – а обогнув дом, увидела Феликса, засунувшего голову глубоко в капот темно‑синего «мерседеса». Она пошла к нему и ещё успела увидеть, как «ровер» скрылся за поворотом подъездной аллеи.

– Право же, Феликс, – сказала Милдред, – ты, кажется, никого из нас не любишь так, как эту машину.

Феликс с улыбкой поднял голову и прислонился к капоту, вытирая руки обрывком газеты.

– Единственное существо, о котором я должен заботиться.

– А кто в этом виноват, скажи на милость?

Феликс был сводным братом Милдред, на пятнадцать лет моложе её. Сейчас ему было за сорок – очень высокого роста, с крупным лицом, ярко‑синими глазами и пушистой шапкой коротких бесцветно‑светлых, уже отступающих со лба волос. Лицо его, обветренное, но не загрубелое, усвоило постоянное выражение заведомого превосходства и не выдавало его чувств, если таковые имелись. На этом лице не бывало ни тонкой игры светотени, ни постепенного осознания чего‑то непонятого – только внезапная, очень веселая и ясная улыбка, а потом опять привычная степенность. С сестрой Феликс был неизменно чуть насмешливо учтив и, как правило, отражал её попытки командовать им, делая вид, что просто их не замечает. Не ответив на её последние слова, он снова углубился в созерцание внутренностей «мерседеса».

– Феликс, мне нужно с тобой серьезно поговорить, – сказала Милдред. – Закрой капот.

Феликс повиновался и продолжал вытирать руки. Милдред за рукав оттащила его от машины, и они стали прохаживаться по газону.

– Феликс, – сказала Милдред, – дело касается Энн. Что ты намерен предпринять в смысле Энн?

Феликс не ответил. Скомкав газету, он бросил её в угол куртины с розами и дождался, пока Милдред подобрала её и сунула ему в карман. Тогда он сказал:

– Разве это… обязательно, Милдред? – Он произносил её имя так, словно оно состояло из одного слога.

– Да, обязательно. Ты безобразно скрытный, так нельзя. Я хочу тебе помочь, а с тобой попробуй помоги. – Она взяла его под руку. Он был настолько выше её, что она толком не видела его лица.

– Я бы предпочел, чтобы ты мне не помогала, – сказал Феликс, и они медленно пошли дальше.

– Не говори глупостей. Сейчас мне просто нужно кое‑что у тебя спросить. Думать я тебя пока не прошу. Это успеется. Ты должен признать, что я проявила бездну такта и деликатности во всем, что касается Энн. Я никогда тебя ни о чем не спрашивала. Так что сейчас ты уж потерпи.

– Милдред, – сказал Феликс, – мне очень жаль тебя разочаровывать, то есть разочаровывать твое любопытство и участие, но ничего такого нет.

– Что значит «ничего такого нет»? Выражаешься, как телеграмма.

– Ничего не произошло и не произойдет.

Милдред помолчала.

– Как знаешь. Тогда поговорим на смежную тему. Тебе нужно жениться. Или скажу так, чтобы тебе было ещё легче: мне нужно, чтобы ты женился. Я хочу, чтобы Мичемы продолжались, поскольку Финчи, видимо, кончились. Я хочу, чтобы у тебя были дети, Феликс. Бабушкой мне уже не быть, но тетка из меня получится ой‑ой‑ой!

– К сожалению, и тут я вынужден тебя разочаровать.

– Да полно тебе! – И Милдред продолжала вкрадчиво: – А та молоденькая француженка, с которой ты познакомился в Сингапуре? Расскажи мне о ней хоть чуточку. Сделай престарелой сестре хоть это крошечное одолжение.

– Мари‑Лора, – произнес Феликс деревянным голосом.

– Вот‑вот. А фамилия её как была?

– Мари‑Лора Обуайе.

– Ну, и что дальше? Где хоть она сейчас?

– Прости, если я повторяюсь, но тут тоже ничего такого нет. Кажется, она в Дели.

– В Дели! – воскликнула Милдред. – И ты хочешь меня убедить, что ничего такого нет? А сам как раз едешь по делам этих гуркхов. Я не мечтаю, чтобы ты женился на француженке, но, судя по твоим рассказам, она очень милая молодая женщина, во всяком случае, она _женщина_!

Они дошли до скамьи под кедром и сели. Дрозд умолк. Сад, весь распавшийся под лучами вечернего солнца на мелкие цветовые пятна, казалось, тихо мерцал.

– В Дели я, между прочим, не еду, – сказал Феликс. Положив йогу на ногу, засунув руки в карманы, он смотрел вдаль, в сторону моста. – Буду служить в Англии.

– Феликс! – воскликнула Милдред. – Что же ты мне не сказал? А я‑то рассчитывала, что мы вместе поедем в Индию! Свинья ты, и больше никто.

– Извини меня, Милдред, это только что решилось. Даже ещё не окончательно, но более или менее.

– Скорее всего, ты сам только что это решил. А что ты будешь делать? Охранять Букингемский дворец?

– Нет, эту повинность я уже отбыл. Работа будет в военном министерстве, точнее – в управлении военного секретаря: назначения, повышения, награждения и все такое прочее. Скука страшная.

– Но тебя хоть повысят в чине, мальчик, дадут бригадира?

– Да.

– Только без бригады?

– Вот именно… – Это было больное место.

– Ну что ж… Я всегда считала, что ты слишком хорош для армии. До сих пор не понимаю, зачем она тебе понадобилась. Я этого не советовала. Положим, военный из тебя получился первый сорт. Так, значит, ты остаешься в Англии. Это возвращает нас к вопросу об Энн.