– Бессмысленный человек из бессмысленной страны. Сара, надо полагать, здорова?
– Она опять беременна.
– О господи, неужели опять? Впору подумать, что они католики. Уже имеются Пенни, и Джинни, и Бобби, и Тимми, а теперь ещё один младенец. С ума сойти.
– Ага, вон Пенн, – сказал Хью.
Мальчик показался из‑за буков и, засунув руки в карманы, стал пересекать широкую лужайку перед домом. Казалось, он бредет куда глаза глядят. Бедняга, не удивительно, что Англия его немного пришибла. Хоть бы он встряхнулся и вспомнил, что надо вытереть посуду.
– Ужас, какой у мальчишки выговор, – сказал Рэндл.
– Надо было отдать его в приличную школу, я всегда говорил. Там ему хотя бы речь пообтесали. – Хью в свое время убеждал Сару отдать Пенна в дорогой интернат в Австралии и предлагал на это денег. Предложение его было отвергнуто, и за путаными объяснениями Сары Хью явственно слышал голос Джимми, заявляющего, что он никому, черт возьми, не позволит превратить его сына в какого‑то несчастного сноба.
Рэндл, не одобрявший расходов на семейство сестры, промолчал, а потом заметил:
– Все равно он решил быть автомехаником, – словно от этого выговор Пенна становился менее одиозным.
В комнату влетела принаряженная Миранда, мельком глянула на Хью и бросилась к Рэндлу. Лицо у Рэндла просветлело. Он повернулся, Миранда прыгнула к нему на колени и крепко обняла за шею.
– Птичка моя, – произнес он чуть слышно и провел рукой сверху вниз по её спине. Хью отвернулся.
Минуту Миранда молча прижималась к отцу, потом вскочила и выбежала вон. Рэндл с улыбкой смотрел ей вслед.
А Хью разглядывал сына. Красивый мужчина, ничего не скажешь. Запоминающееся крупное, чувственное лицо с большим носом и большими карими глазами. Прямые, сухие темные волосы, густые, без малейшей седины. Губы кривятся в тонкой иронической усмешке, словно он все время воздерживается от комментариев по поводу только что услышанного анекдота. Лишь едва заметная влажность глаз и губ, едва заметная одутловатость бледных щек немного старили его и набрасывали на эту здоровую силу легкую тень излишеств и невоздержанности.
Хью машинально вытащил из ближайшей вазы один цветок. Рэндл предпочитал старые прованские и моховые розы металлическим розоватым сортам, которые сам вывел. Хью поглядел на розу. Лепестки нежно‑палевого оттенка, постепенно бледнеющие от середины и отогнутые по краям, так что роза имела форму почти правильного шара, завивались тугой спиралью вокруг зеленого глазка. Он сказал сыну:
– Пьешь слишком много?
– Да. – Рэндл поднялся и тоже подошел к окну.
Пока Хью колебался, продолжить ли этот разговор и что сказать, они увидели, как далеко внизу Энн и Миранда спустились с крыльца и пошли по широкой полосе гравия вдоль фасада. Обе в шляпах и перчатках, они, казалось, семенили нарочито степенно и скромно. Хью всегда становилось неуютно при виде Миранды, направляющейся в церковь.
Теперь он явственно уловил исходящий от Рэндла запах спиртного. Крутя в пальцах розу, он постарался найти нужные слова.
– Ты, наверно, озабочен… насчет Энн и вообще?
У Рэндла вырвалось энергичное, но невнятное восклицание.
– Озабочен? О господи!
– А в чем, собственно, беда?
– В чем беда? Во всем беда. – Помолчав, он просипел: – Она меня губит. Она… она выбивает у меня из‑под ног все опоры.
Хью стало ясно, что сын его попросту пьян. Он сказал чуть язвительно:
– Опоры? Значит, ты лезешь куда‑то вверх?
– Вверх или вниз – неважно, – сказал Рэндл, – лишь бы подальше от нее. – Он все смотрел на то место, где исчезли за деревьями его жена и дочь. – Вернее, – продолжал он, и взгляд его затуманился, а голос зазвучал мягче, – для меня это вверх. Вверх, туда, где я мог бы распрямиться и двигаться, в мир, обладающий какой‑то структурой. Энн, понимаешь, мне страшно вредна.
– Вредна тебе?..
– Да. Около меня должны быть люди, у которых есть воля, которые берут, что хотят. У Энн нет воли. Она подтачивает мою энергию. Она меня размягчает.
– Если ты хочешь сказать, что Энн не эгоистка…
– Я не это хочу сказать. – Рэндл заговорил быстрее. – Это меня не интересует. Для кого‑нибудь другого она, может быть, ангел с крыльями. А для меня она – разрушитель, а разрушитель – это дьявол. В ней есть какая‑то примитивность, от которой все, что я ни делаю, теряет смысл. Эх, не могу я объяснить.
– Если ты хочешь сказать, что она мешает тебе заниматься писательством…
– Нарочно она ничему не мешает. Мешает её суть. И не в одном писательстве дело. Неужели ты не замечаешь, что я вяну у тебя на глазах? Неужели это не заметно всем? «Бедный Рэндл, – говорят люди, – от него почти ничего не осталось». Мне нужен другой мир, оформленный. Мне нужна форма. О черт, как я вяну! – Он вдруг рассмеялся, повернулся лицом к Хью и отнял у него розу.
– Форма?
– Да, да, форма, структура, воля, что‑то, с чем можно бы схватиться, что заставило бы меня _быть_. Форма, вот как у этой розы. У Энн её и в помине нет. Она вся бесформенная, дряблая, разлапая, как какой‑то несчастный шиповник. Вот это меня и убивает. Губит мое воображение, не оставляет ни одной опоры. А, да тебе этого не объяснишь. Ты‑то сумел не увянуть. В общем, неважно. Выпить хочешь?
– Нет, благодарю. И что же ты…
– Я здесь задыхаюсь, – сказал Рэндл, нетвердой рукой наливая виски в один из стаканов. – Ненавижу эту нескладицу.
– Почему же ты не…
– Энн – истеричка.
– Неправда, и ты это отлично…
– А‑а, к черту. Прости, нервы у меня никуда. Выпей ты ради бога.
Хью налил себе виски и сел напротив Рэндла – тот уже опять сидел у стола, весь выжатый, опустошенный, и роза свисала у него между пальцев. Хью отпил хороший глоток. Что‑то передалось ему от неистовой вспышки Рэндла, и он, глядя прямо перед собой, ощутил приятный всплеск энергии, как будто бы никак не связанный ни с обмякшей фигурой сына, ни с тем семейным взрывом, который предвещали его слова. Он окинул взглядом комнату Рэндла, немного женственную комнату, где пыльный солнечный свет перемешал и окрасил в пастельные тона разбросанные книги, выгоревший кретон, подушки, фарфор, цветные гравюры. И решился:
– Я не ошибаюсь, это Эмму Сэндс я видел на кладбище?
Рэндл выпрямился, как от толчка. Он сунул розу обратно в воду. Пригладил волосы, отвел глаза, снова поднял их на Хью и ответил:
– Да, она там была. Ты её видел?
– Мельком. А кто это был с ней?
– Некая Линдзи Риммер, так, кажется. Ее секретарь и компаньонка. – Рэндл старательно согнал с лица всякое выражение. Он откинулся на стуле к своему дивану‑кровати и протянул руку туда, где на клетчатом, синем с белым, валлийском покрывале сидели, обнявшись, старенькие игрушки – собака Тоби и кролик Джойи. Ожидая, что ещё скажет Хью, он взял Тоби и посадил к себе на колено.
Комментариев нет