Можно гордиться тем, что спишь в логове льва, но безрассудно надеяться, что здесь удастся спокойно заснуть.
Филипп прислушивался к каждому звуку; его сердце сжималось, представляя себе всякие ужасы; но, веря в силы своей души, удвоившиеся благодаря решимости, которою он заставил себя проникнуться, он ожидал, не поддаваясь слабости, какого‑нибудь решительного момента, чтобы вынести окончательное суждение о себе. Он рассчитывал, что какая‑нибудь опасность, грозно вставшая перед ним, будет для него чем‑то вроде тех фосфорических вспышек во время бури, которые показывают моряку высоту взбесившихся волн.
Но ничего не случалось. Тишина, этот смертельный враг беспокойных сердец, смертельный враг честолюбцев, в течение всей ночи окутывала своим густым покровом будущего короля Франции, осененного украденной короной.
Под утро человек или, вернее, тень проскользнула в королевскую спальню. Филипп ждал его и не удивился его приходу.
– Ну, господин д’Эрбле? – спросил он.
– Все в порядке, ваше величество, с этим покончено.
– Как?
– Было все, чего мы заранее ожидали.
– Сопротивление?
– Бешеное: стенания, крики.
– Потом?
– Потом оцепенение.
– И наконец?
– Полная победа и ничем не нарушаемое молчание.
– Комендант Бастилии ничего не подозревает?..
– Ничего.
– А сходство?
– Оно – причина успеха.
– Но узник, несомненно, попытается объяснить, кто он такой; будьте готовы к этому. Ведь это мог бы сделать и я, хотя мне пришлось бы бороться с властью, несравненно более могучей, чем та, которой я теперь обладаю.
– Я уже обо всем позаботился. Через несколько дней, а может быть, и скорее, если понадобится, мы извлечем узника из тюрьмы и отправим его в изгнание, избрав столь отдаленные страны…
– Из изгнания возвращаются, господин д’Эрбле.
– В столь отдаленные страны, как я сказал, что никаких сил человеческих и всей жизни не хватит, чтобы вернуться.
И еще раз глаза молодого короля и глаза Арамиса встретились, – и в тех и в других застыло холодное выражение взаимного понимания.
– А господин дю Валлон? – спросил Филипп, желая переменить тему разговора.
– Он сегодня будет представлен вам и конфиденциально принесет свои поздравления с избавлением от опасности, которой вы подвергались по вине узурпатора.
– Но что мы с ним сделаем?
– С господином дю Валлоном?
– Мы пожалуем ему герцогский титул, не так ли?
– Да, герцогский титул, – повторил со странной улыбкою Арамис.
– Но почему вы смеетесь, господин д’Эрбле?
– Меня рассмешила ваша предусмотрительность. Вы опасаетесь, без сомнения, как бы бедный Портос не стал неудобным свидетелем, и хотите отделаться от него.
– Жалуя его герцогом?
– Конечно. Ведь вы убьете его. Он умрет от радости, и тайна уйдет вместе с ним.
– Ах боже мой!
– А я потеряю хорошего друга, – флегматично проговорил Арамис.
И вот в разгар этой шутливой беседы, которой заговорщики старались прикрыть свою радость и гордость одержанной победой, Арамис услышал нечто, заставившее его встрепенуться.
– Что там? – спросил Филипп.
– Утро, ваше величество.
– Так что же?..
– Вечером, прежде чем улечься в эту постель, вы отложили, вероятно, какое‑нибудь распоряжение до утра?
– Я сказал капитану мушкетеров, – живо ответил молодой человек, – что буду ждать его в этот утренний час.
– Раз вы сказали ему об этом, он, несомненно, придет, так как он человек в высшей степени точный.
– Я слышу шаги в передней.
– Это он.
– Итак, начинаем атаку, – решительно произнес молодой король.
– Берегитесь! Начинать атаку, и начинать ее с д’Артаньяна, было бы чистым безумием. Д’Артаньян ничего не знает, д’Артаньян ничего не видел, он за сто лье от того, чтобы подозревать нашу тайну, – но если сегодня он будет первым вошедшим сюда, он почует, что здесь что‑то неладно, и решит, что ему необходимо этим заняться. Видите ли, ваше величество, прежде чем впустить сюда д’Артаньяна, нужно хорошенько проветрить комнату или ввести сюда столько людей, чтобы эта лучшая во всем королевстве ищейка была сбита с толку двумя десятками самых различных следов.
– Но как же избавиться от него, когда я сам назначил ему явиться? – заметил принц, желая поскорее помериться силами с таким страшным противником.
– Я беру это на себя, – сказал ваннский епископ, – и для начала нанесу ему удар такой силы, что он сразу ошеломит его.
В этот момент постучали в дверь. Арамис не ошибся: то был и впрямь д’Артаньян, оповещавший о том, что он прибыл.
Мы видели, что д’Артаньян провел ночь в беседе с Фуке, мы видели, что под конец он притворился спящим, но изображать сон было занятием весьма утомительным, и поэтому, как только рассвет окрасил голубоватым сиянием роскошные лепные карнизы суперинтендантской спальни, д’Артаньян поднялся со своего кресла, поправил шпагу, пригладил рукавом смявшуюся одежду и почистил шляпу, как караульный солдат, готовый предстать перед своим разводящим.
– Вы уходите? – спросил Фуке.
– Да, монсеньор, а вы?..
– Я остаюсь.
– Вы даете слово?
– Конечно.
– Отлично. К тому же я отлучусь совсем не надолго, лишь затем, чтобы узнать об ответе, вы понимаете, что я имею в виду.
– О приговоре, вы хотите сказать.
– Послушайте, во мне есть что‑то от древних римлян. Утром, вставая с кресла, я заметил, что шпага у меня не вдета, как ей положено, в портупею и что перевязь совсем сбилась. Это безошибочная примета.
– Чего? Удачи?
– Да, представьте себе. Всякий раз, как эта проклятая буйволья кожа прилипала к моей спине, меня ожидало взыскание со стороны де Тревиля или отказ кардинала Мазарини в просьбе о деньгах. Всякий раз, когда шпага путалась в портупее, это значило, что мне дадут какое‑нибудь неприятное поручение, что, впрочем, случалось со мною всю мою жизнь. Всякий раз, как она била меня по икрам, я обязательно бывал легко ранен. Всякий раз, как она ни с того ни с сего выскакивала сама по себе из ножен, я оставался на поле сражения – как это было с полной достоверностью установлено мною – и валялся потом два‑три месяца, терзаемый хирургами и облепленный компрессами.
– А я и не знал, что вы – обладатель столь замечательной шпаги, – сказал, едва улыбнувшись, Фуке; впрочем, и для такой улыбки ему потребовалось сделать над собой усилие.
– Моя шпага, – продолжал д’Артаньян, – в сущности говоря, такая же часть моего тела, как и все остальные. Я слышал о том, что иным говорит о будущем их нога, другим – биение крови в висках. Мне вещает моя верная шпага. Так вот оно что! Она только что изволила опуститься на последнюю петлю портупеи. Знаете ли вы, что это значит?
– Нет.
– Так вот, этим предсказывается, что сегодня мне придется кого‑то арестовать!
– А! – произнес суперинтендант, скорее удивленный, чем испуганный подобной искренностью. – Раз ваша шпага не предсказала вам ничего печального, выходит, что арестовать меня отнюдь не является для вас печальной необходимостью?
Комментариев нет