– Монсеньор, вы так упорно настаиваете на этом, – сказал смущенный словами Бофора Атос. – С чего это вы решили, что столь блистательная судьба оборвется в этом жалком углу?
– Неужели вы думаете, справедливый и доверчивый человек, что, если меня отправляют в Африку под таким смехотворным предлогом, я не постараюсь выйти из этого смешного положения с честью? И не заставлю говорить о себе? А чтобы заставить говорить о себе, когда есть принц, есть Тюренн и еще несколько моих современников, могу ли я, адмирал Франции, сын Генриха Четвертого и король Парижа, сделать что‑либо иное, кроме того, чтобы подставить свой лоб под пулю? Черт возьми! Уверяю вас: об этом, будьте спокойны, несомненно, заговорят. Я буду убит назло и вопреки всем на свете. Если не там, то где‑нибудь в другом месте.
– Монсеньор, что за чрезмерное преувеличение! А в вашей жизни чрезмерной была только храбрость!
– Черт возьми, дорогой друг, это не храбрость, настоящая храбрость – это ехать за море навстречу цинге, дизентерии, саранче и отравленным стрелам, как мой предок Людовик Святой. Кстати, известно ли вам, что эти бездельники пользуются отравленными стрелами и посейчас? И потом, я об этом думаю уже очень давно. А вы знаете, если я хочу чего‑нибудь, то хочу очень сильно.
– Вы пожелали покинуть Венсен, монсеньор?
– Да, и вы мне помогли в этом, друг мой; кстати, я оборачиваюсь во все стороны и не вижу моего старого приятеля Вогримо. Как он и что он?
– Вогримо и доныне – почтительный слуга вашей светлости, – улыбнулся Атос.
– У меня с собой для него сто пистолей, которые я привез как наследство. Мое завещание сделано.
– Ах, монсеньор, монсеньор!
– И вы понимаете, что если б увидели имя Гримо в моем завещании…
Герцог расхохотался. Затем, обратившись к Раулю, который с начала этой беседы погрузился в раздумье, он произнес:
– Молодой человек, я знаю, что здесь есть вино, именуемое, если не ошибаюсь, «Вувре»…
Рауль торопливо вышел, чтобы распорядиться относительно угощения герцога. Бофор взял Атоса за руку и спросил:
– Что вы хотите с ним делать?
– Пока ничего, монсеньор.
– Ах да, я знаю; со времени страсти короля к… Лавальер…
– Да, монсеньор.
– Значит, все это правда?.. Я, кажется, знавал ее некогда, эту маленькую прелестницу Лавальер. Впрочем, она, сколько помнится, не так уж хороша.
– Вы правы, монсеньор, – согласился Атос.
– Знаете ли, кого она мне чем‑то напоминает?
– Она напоминает кого‑нибудь вашей светлости?
– Она похожа на одну очень приятную юную девушку, мать которой жила возле рынка.
– А‑а! – кивнул Атос.
– Хорошие времена! – добавил Бофор. – Да, Лавальер напоминает мне эту милую девушку.
– У которой был сын, не так ли?
– Кажется, да, – ответил герцог с той наивной беспечностью и великолепной забывчивостью, интонации которых передать невозможно. – А вот бедняга Рауль, он, бесспорно, ваш сын, не так ли?
– Да, монсеньор, он, бесспорно, мой сын.
– Бедный мальчик оскорблен королем и очень страдает.
– Он делает нечто большее, монсеньор, он сдерживает порывы своей души.
– И вы позволите ему тут закоснеть? Это нехорошо. Послушайте, дайте‑ка его мне.
– Я хочу его сохранить при себе, монсеньор. У меня только он один на всем свете, и пока он захочет оставаться со мной…
– Хорошо, хорошо, – сказал герцог, – и все же я быстро привел бы его в чувство. Уверяю вас, он из того теста, из которого делаются маршалы Франции.
– Возможно, монсеньор, но ведь маршалов Франции назначает король; Рауль же ничего не примет от короля.
Беседа прервалась, так как в комнату возвратился Рауль. За ним шел Гримо, руки которого, еще твердые и уверенные, держали поднос со стаканами и бутылкой вина, столь любимого герцогом.
Увидев того, кому он издавна покровительствовал, герцог воскликнул:
– Гримо! Здравствуй, Гримо! Как поживаешь?
Слуга отвесил низкий поклон, обрадованный не меньше своего знатного собеседника.
– Вот и встретились два старинных приятеля! – улыбнулся герцог, энергично трепля по плечу Гримо.
Гримо поклонился еще ниже и с еще более радостным выражением на лице, чем кланялся в первый раз.
– Что я вижу, граф? Почему лишь один кубок?
– Я могу пить с вашей светлостью только в том случае, если ваша светлость приглашает меня, – с благородной скромностью произнес граф де Ла Фер.
– Черт возьми! Приказав принести один этот кубок, вы были правы: мы будем пить из него как братья по оружию. Пейте же, граф, пейте первым.
– Окажите мне милость, – попросил Атос, тихонько отстраняя кубок.
– Вы – чудеснейший друг, – ответил на это герцог.
Он выпил и передал золотой кубок Атосу.
– Но это еще не все, – продолжал он, – я еще не утолил жажды, и мне хочется воздать честь вот этому красивому мальчику, который стоит возле вас. Я приношу счастье, виконт, – обратился он к Раулю, – пожелайте чего‑нибудь, когда будете пить из моего кубка, и черт меня побери, если ваше желание не исполнится.
Он протянул кубок Раулю, который торопливо омочил в нем свои губы и так же торопливо сказал:
– Я пожелал, монсеньор.
Глаза его горели мрачным огнем, кровь прилила к щекам; он испугал Атоса своей улыбкой.
– Чего же вы пожелали? – спросил герцог, откинувшись в кресле и передавая Гримо бутылку и вслед за тем кошелек.
– Монсеньор, обещайте мне выполнить мое пожелание.
– Разумеется, раз я сказал, то о чем же еще толковать.
– Я пожелал, господин герцог, отправиться с вами в Джиджелли.
Атос побледнел и не мог скрыть волнения. Герцог посмотрел на своего друга как бы затем, чтобы помочь ему отпарировать этот внезапный удар.
– Это трудно, мой милый виконт, очень трудно, – добавил он не слишком уверенно.
– Простите, монсеньор, я был нескромен, – произнес Рауль твердым голосом, – но поскольку вы сами предложили мне пожелать…
– Пожелать покинуть меня, – молвил Атос.
– О граф… неужели вы можете это подумать?
– Черт возьми! – вскричал герцог. – В сущности, этот мальчуган прав. Что он будет здесь делать? Да он пропадет тут с горя!
Рауль покраснел. Герцог, все более и более увлекаясь, между тем продолжал:
– Война – разрушение; участвуя в ней, можно выиграть решительно все, потерять же только одно – жизнь. Ну что же, тем хуже!
– То есть память, – живо вставил Рауль, – значит, тем лучше.
Увидев, что Атос встал и открывает окно, Рауль раскаялся в своих столь необдуманно сказанных словах. Атос, несомненно, пытался скрыть свои тягостные переживания. Рауль бросился к графу, но Атос уже справился со своей печалью, и когда он снова вышел на свет, лицо его было спокойно и ясно.
– Ну так как же, – спросил герцог, – едет он или не едет? Если едет, то будет моим адъютантом, будет мне сыном, граф.
Комментариев нет