Вдруг голова молодого человека склонилась, мысль его вернулась на землю. Видно было, как взгляд его становился все более жестким, как морщился лоб, как рот принимал выражение суровой решимости; потом взор его снова стал неподвижным. И на этот раз в нем отразилось сияние мирского величия, на этот раз он был похож на взгляд сатаны, показывающего с вершины горы царства и власть земную на соблазн Иисусу. Лицо Арамиса просветлело. Филипп быстрым и нервным движением схватил его за руку.
– Идем, – произнес он, – идем за короной Франции.
– Это ваше решение, принц? – спросил Арамис.
– Да.
– И непреклонное?
Филипп не удостоил его ответом. Он взглянул на епископа, как бы спрашивая его: да разве возможно отступать от уже принятого решения?
– Такие взгляды, как тот, что вы только что метнули в меня, огненными чертами рисуют характер, – произнес Арамис, склоняясь над рукой Филиппа. – Вы будете великим монархом, монсеньор, верьте мне!
– Вернемся к нашему разговору, прошу вас. Я, кажется, уже сказал, что желаю уяснить себе две весьма существенные вещи: во‑первых, каких опасностей и препятствий нам следует ожидать, и на это вами было отвечено, и во‑вторых, каковы условия, которые вы мне поставите. Ваш черед говорить, господин д’Эрбле.
– Условия, принц?
– Конечно. Пустяки такого рода не могут остановить меня посередине пути, и надеюсь, вы не нанесете мне оскорбления, предположив, будто я настолько наивен, что могу верить в вашу полную незаинтересованность в нашем деле. Итак, без всяких уловок, без опасений откройте мне все ваши мысли по этому поводу.
– Я готов к этому, принц. Став королем…
– Когда?
– Завтра вечером, или, точнее, ночью.
– Объясните, как это произойдет.
– Охотно, но только разрешите сначала задать вам один вопрос, ваше высочество.
– Задавайте.
– Я послал к вашему высочеству верного человека, которому велел вручить вам тетрадь с некоторыми заметками; заметки эти были составлены с тем, чтобы ваше высочество получили возможность основательно изучить тех лиц, которые состоят и будут состоять при вашем дворе.
– Я прочел эти записки.
– Внимательно?
– Я знаю их наизусть.
– И поняли их? Простите, но я считаю для себя позволительным спросить об этом несчастного узника, который так долго был заперт в Бастилии.
– В таком случае спрашивайте; я буду учеником, отвечающим перед учителем заданный им урок.
– Начнем с вашей семьи, мой принц.
– С моей матери, Анны Австрийской? Со всех ее несчастий и рокового недуга? О, я знаю, знаю ее!
– Ваш второй брат? – отвешивая поклон, спросил Арамис.
– К этим заметкам вы приложили портреты, нарисованные с таким искусством, что по ним я узнавал тех людей, историю, характеры и нравы которых вы мне описывали. Принц, мой брат, – красивый бледный брюнет; он не любит свою жену, Генриетту, ту, которую я, Людовик Четырнадцатый, немного любил, в которую и сейчас еще немного влюблен, хотя она и заставила меня лить горькие слезы в тот день, когда хотела прогнать от себя мадемуазель Лавальер.
– Глаз этой последней, мой принц, вам придется остерегаться, – сказал Арамис. – Лавальер искренне любит ныне царствующего монарха. А любящую женщину обмануть нелегко.
– Она белокурая, у нее голубые глаза, нежность которых поможет мне узнать ее душу. Она чуть‑чуть прихрамывает, ежедневно пишет мне письма, на которые я заставляю отвечать господина де Сент‑Эньяна.
– А вы хорошо его знаете?
– Так, как если бы видел собственными глазами. Последние стихи, которые он написал для меня, я знаю не хуже тех, что сочинил им в ответ.
– Отлично. Знаете ли вы ваших министров?
– У Кольбера лицо некрасивое, хмурое, но вместе с тем умное; лоб зарос волосами; большая тяжелая голова. Смертельный враг господина Фуке.
– О Кольбере можно не говорить.
– Конечно, ведь вы попросите, надо полагать, отправить его в изгнание, разве не так?
Восхищенный Арамис удовольствовался тем, что воскликнул:
– Вы действительно будете великим монархом, мой принц.
– Вы видите, – улыбнулся принц, – я знаю мой урок как полагается и с помощью божьей, а также вашею справлюсь со всем.
– Есть еще одна пара глаз, которых вам придется остерегаться, мой принц.
– Да, глаз господина д’Артаньяна, капитана мушкетеров и вашего друга?
– Моего друга, должен признаться.
– Того, кто сопровождал Лавальер в Шайо; доставил в сундуке королю Карлу Второму Монка и так хорошо служил моей матери. Корона Франции обязана ему столь многим, что, в сущности, обязана всем. А его ссылки вы также будете добиваться?
– Никогда, мой принц. Такому человеку, как д’Артаньян, когда придет время, я сам расскажу обо всем происшедшем. Но пока его нужно остерегаться, потому что, если он выследит нас раньше, чем мы сами ему откроемся, и вы, и я будем схвачены и убиты. Он – человек дела.
– Приму во внимание. Теперь давайте поговорим о господине Фуке. Что, по‑вашему, я должен буду для него сделать?
– Простите, быть может, вам кажется, что я недостаточно почтителен к вам, задавая все время вопросы?
– Это ваша обязанность и пока к тому же ваше право.
– Прежде чем перейти к господину Фуке, я должен напомнить вам еще об одном моем друге.
– О господине дю Валлоне, Геркулесе Франции? Что до него, то его судьба обеспечена.
– Нет, я хотел говорить не о нем.
– Значит, о графе де Ла Фер?
– И о его сыне, который стал сыном всех четверых.
– А, об этом мальчике, который умирает от любви к Лавальер и у которого так подло отнял ее мой брат! Будьте покойны, я сделаю так, что она вернется к нему. Скажите, господин д’Эрбле: легко ли забывается оскорбление от того, кого любишь? Прощают ли женщине, которая изменила? Что это, свойство французской души или закон, заложенный в человеческом сердце?
– Человек, любящий так глубоко, как любит Рауль, кончает тем, что забывает проступок своей возлюбленной, но что до Рауля, то, право, не знаю, забудет ли он.
– Я позабочусь об этом. Вы только это и хотели сказать относительно вашего друга?
– Да.
– Тогда перейдем к господину Фуке. Кем, по‑вашему мнению, нужно будет его назначить?
– Он был суперинтендантом, пусть в этой должности и останется.
– Хорошо! Но сейчас он первый министр.
– Не совсем.
– Столь несведущему и робкому королю, как я, крайне необходим первый министр.
– Нужен ли будет вашему величеству друг?
– Мой единственный друг – вы, и только вы.
– У вас появятся впоследствии и другие, но столь же преданного, столь же ревнующего о вашей славе среди них, полагаю, не будет.
– Моим первым министром будете вы.
– Но не сразу, мой принц. Это породило бы излишние толки и подозрения.
– Ришелье, первый министр Марии Медичи, моей бабки, был только люсонским епископом, подобно тому как вы – ваннский епископ. Впрочем, благодаря покровительству королевы он вскоре стал кардиналом.
Комментариев нет