– Ах! – воскликнул он, найдя, по‑видимому, такой предлог. – Да ведь это невозможно!
– Как невозможно, – сказал Арамис, – что же тут, дорогой друг, невозможного?
– Невозможно в такой поздний час выпускать заключенного. Не зная Парижа, куда он сейчас пойдет?
– Пойдет куда сможет.
– Вот видите, это все равно что отпустить на волю слепого.
– У меня карета, и я отвезу его, куда он укажет.
– У вас ответ всегда наготове. Франсуа, передайте господину майору, пусть он откроет камеру господина Сельдона, номер три, в Бертодьере.
– Сельдон? – равнодушно переспросил Арамис. – Вы, кажется, сказали Сельдон?
– Да. Так зовут того, кого нужно освободить.
– О, вы, вероятно, хотели сказать – Марчиали.
– Марчиали? Что вы! Нет, нет, Сельдон.
– Мне кажется, что вы ошибаетесь, господин де Безмо.
– Я читал приказ.
– И я тоже.
– Я прочел там имя Сельдона, да еще написанное такими вот буквами!
И господин де Безмо показал свой палец.
– А я прочитал Марчиали, и такими вот буквами.
И Арамис показал два пальца.
– Давайте выясним, – сказал уверенный в своей правоте Безмо, – вот приказ, и стоит только еще раз прочесть его…
– Вот я и читаю Марчиали, – развернул бумагу Арамис. – Смотрите‑ка!
Безмо взглянул, и рука его дрогнула.
– Да, да! – произнес он, окончательно поверженный в изумление. – Действительно Марчиали. Так и написано: Марчиали!
– Ага!
– Как же так? Человек, о котором столько твердили, о котором ежедневно напоминали! Признаюсь, монсеньор, я решительно отказываюсь понимать.
– Приходится верить, раз видишь собственными глазами.
– Поразительно! Ведь я все еще вижу этот приказ и имя ирландца Сельдона. Вижу. Ах, больше того, я помню, что под его именем было чернильное пятно, посаженное пером.
– Нет, пятна тут не видно, – заметил Арамис.
– Как так не видно? Я даже поскреб песок, которым его присыпали.
– Как бы то ни было, дорогой господин де Безмо, – сказал Арамис, – и что бы вы там ни видели, а приказ предписывает освободить Марчиали.
– Приказ предписывает освободить Марчиали, – машинально повторил Безмо, пытаясь собраться с мыслями.
– И вы этого узника освободите. А если ваше доброе сердце подсказывает вам освободить заодно и Сельдона, то я ни в какой мере не стану препятствовать этому.
Арамис подчеркнул эту фразу улыбкой, ирония которой окончательно открыла Безмо глаза и придала ему храбрости.
– Монсеньор, – начал он. – Марчиали – это тот самый узник, которого на днях так таинственно и так властно домогался посетить некий священник, духовник нашего ордена.
– Я не знаю об этом, сударь, – ответил епископ.
– Однако это случилось не так давно, дорогой господин д’Эрбле.
– Это правда, но у нас так уж заведено, чтобы сегодняшний человек не знал, что делал вчерашний.
– Во всяком случае, – заметил Безмо, – посещение духовника иезуита осчастливило этого человека.
Арамис, не возражая, снова принялся за еду и питье. Безмо, не притрагиваясь больше ни к чему из стоявшего перед ним на столе, снова взял в руки приказ и принялся тщательно изучать его.
Это разглядывание при обычных обстоятельствах, несомненно, заставило бы покраснеть нетерпеливого Арамиса; но ваннский епископ не впадал в гнев из‑за таких пустяков, особенно если приходилось втихомолку признаться себе самому, что гневаться было чрезвычайно опасно.
– Ну так как же, освободите ли вы Марчиали? – поинтересовался Арамис. – О, да у вас выдержанный херес с отличным букетом, любезнейший комендант!
– Монсеньор, – отвечал Безмо, – я выпущу заключенного Марчиали лишь после того, как повидаю курьера, доставившего приказ, и, допросив его, удостоверюсь в том…
– Приказы пересылаются запечатанными, и о содержании их курьер не осведомлен. В чем же вы сможете удостовериться?
– Пусть так, монсеньор; в таком случае я отошлю его назад в министерство, и пусть господин де Лион либо отменит, либо подтвердит этот приказ.
– А кому это нужно? – холодно спросил Арамис.
– Это нужно, чтобы не впасть, монсеньор, в ошибку, это нужно, чтобы тебя не могли обвинить в недостатке почтительности, которую всякий подчиненный должен проявлять по отношению к вышестоящим, это нужно, чтобы неукоснительно выполнять обязанности, возлагаемые на тебя службой.
– Прекрасно; вы говорите с таким красноречием, что я положительно восхищаюсь вами. Вы правы, подчиненный должен быть почтителен по отношению к вышестоящим; он виновен, если впадает в ошибку, и подлежит наказанию, если не выполняет своих обязанностей или позволяет себе преступить законы, к соблюдению которых его обязывает служба.
Безмо удивленно посмотрел на епископа.
– Из этого вытекает, – продолжал Арамис, – что для успокоения собственной совести вы намерены посоветоваться с начальством?
– Да, монсеньор.
– И что, если лицо, стоящее выше вас, прикажет вам выполнить то‑то и то‑то, вы окажете ему полное повиновение?
– Можете в этом не сомневаться.
– Хорошо ли вы знаете королевскую руку, господин де Безмо?
– Да, монсеньор.
– Разве на этом приказе об освобождении нет подписи короля?
– Есть, но, быть может, она…
– Подложная? Не это ли вы имели в виду?
– Это бывало.
– Вы правы. Ну а что вы скажете о подписи де Лиона?
– Я вижу и ее на этой бумаге; но если можно подделать королевскую подпись, то с еще большим основанием можно предположить, что и подпись де Лиона подложная.
– Вы делаете поистине гигантские успехи в логике, дорогой господин де Безмо, – сказал Арамис, – и ваша аргументация неоспорима. Но какое, собственно, у вас основание считать подписи на этом приказе подложными?
– Очень серьезное: отсутствие подписавших его. Ничто не доказывает, что подпись его величества – подлинная, и здесь нет господина де Лиона, который мог бы удостоверить, что это действительно королевская подпись.
– Ну, господин де Безмо, – проговорил Арамис, смерив коменданта орлиным взглядом, – я настолько близко принимаю к сердцу ваши сомнения, что сам возьмусь за перо, если вы подадите мне его.
Безмо подал перо.
– И лист бумаги, – добавил Арамис.
Безмо подал бумагу.
– И я сам, находясь в вашем присутствии и не подавая по этой причине повода к каким‑либо сомнениям и колебаниям, напишу вам приказ, которому вы, я полагаю, окажете подобающее доверие, сколь бы недоверчивым вы ни были.
Безмо побледнел перед этой непоколебимой уверенностью. Ему показалось, что голос только что улыбавшегося и веселого Арамиса стал зловещим и мрачным, что восковые свечи, освещавшие комнату, превратились в погребальные, а стаканы с вином – в полные крови чаши.
Арамис принялся писать. Оцепеневший Безмо, нагнувшись над его плечом, читал слово за словом: «AMDG» – написал епископ и начертил крест под четырьмя буквами, означавшими ad majorem Dei gloriam. Затем он продолжал:
«Нам угодно, чтобы приказ, присланный г‑ну де Безмо де Монлезен, королевскому коменданту замка Бастилии, был признан действительным и немедленно приведен в исполнение.
Подпись: д’Эрбле,
божией милостью генерал ордена».
Безмо был так потрясен, что черты его лица исказились до неузнаваемости: он стоял с полуоткрытым ртом и остановившимися глазами, не шевелясь, не издавая ни звука. В обширной зале слышалось только жужжание мухи, носившейся вокруг свеч.
Комментариев нет