– Разве я не упростил для вас это дело? Ведь я не понуждал вас брать под арест вашего друга графа.
– Для меня упростили, для моего друга – нет.
– Почему?
– Потому что он был бы все равно арестован либо мною, либо начальником вашей охраны.
– Вот какова ваша преданность, сударь!.. Преданность, которая рассуждает, которая позволяет себе выбирать? Сударь, вы не солдат!
– Я жду, чтобы ваше величество соблаговолили сказать, кто же я.
– Вы – фрондер.
– А так как Фронды больше не существует, то кто же я все‑таки, государь…
– Но если то, что вы говорите, – правда…
– Я всегда говорю только правду.
– Для чего же вы явились сюда? Я хочу знать об этом!
– Я пришел сказать королю: государь, граф де Ла Фер в Бастилии…
– Но к этому вы, оказывается, непричастны.
– Это верно. Но раз он там, все же важно, чтоб ваше величество были об этом осведомлены.
– Господин д’Артаньян, вы оказываете неуважение своему королю.
– Ваше величество…
– Господин д’Артаньян, предупреждаю вас, вы злоупотребляете терпением своего короля.
– Напротив, ваше величество.
– Что это значит – напротив?
– Я явился сюда, чтобы вы приказали арестовать и меня.
– Арестовать вас?
– Конечно. Мой друг будет скучать в тюрьме, и я пришел просить ваше величество о разрешении составить ему компанию. Пусть ваше величество произнесет свое слово, и я сам себя арестую, ручаюсь, что для этого начальник охраны отнюдь не понадобится.
Король бросился к письменному столу и схватил перо, чтобы написать приказ о заключении д’Артаньяна в Бастилию.
– Имейте в виду, сударь, что это навеки! – воскликнул он угрожающим тоном.
– Еще бы, – сказал в ответ мушкетер, – после столь похвального поступка вы, разумеется, не посмеете посмотреть мне в глаза.
Король резко отбросил перо:
– Уходите! Уходите немедленно!
– О нет, я останусь, с вашего позволения, государь!
– Что это значит?
– Ваше величество, я пришел спокойно переговорить с королем; к несчастью, король вспылил, но я скажу королю все, что почитаю своим долгом сказать ему.
– В отставку, сударь, в отставку! – вскричал король.
– Вы знаете, ваше величество, что меня не пугает отставка; ведь в Блуа, в тот самый день, когда вы отказали королю Карлу в миллионе, который дал ему после этого мой друг де Ла Фер, я уже обращался к вашему величеству с просьбой об отставке.
– Хорошо; говорите, и покороче!
– Нет, ваше величество, сейчас речь пойдет не об отставке. Вы взяли перо, чтоб отправить меня в Бастилию; почему вы меняете ваше решение?
– Д’Артаньян! Гасконская голова! Кто же из нас король – вы или я?
– К несчастью, ваше величество, вы.
– Что означает ваше «к несчастью»?
– Да, государь, к несчастью, ибо, если бы королем был я…
– Если бы королем были вы, вы бы одобрили бунт шевалье д’Артаньяна, не так ли?
– Разумеется.
– В самом деле? – И король пожал плечами.
– И я сказал бы своему капитану мушкетеров, – продолжал д’Артаньян, – я сказал бы ему, глядя на него человеческими глазами, а не горящими угольями: «Господин д’Артаньян, я забыл о том, что я – король. Я спустился с трона, чтобы оскорбить дворянина».
– Сударь, неужели вы думаете, что, превосходя своего друга в дерзостях, вы умаляете тем самым его вину?
– О, ваше величество, я пойду гораздо дальше его, и в этом повинны вы сами. Я скажу вам то, чего не сказал бы этот наиделикатнейший из людей, государь; вы обрекли на заклание его сына, и он защищал своего сына; вы обрекли на заклание и его самого; он говорил с вами во имя чести, религии и добродетели, но вы оттолкнули его, прогнали, посадили в тюрьму. Я буду резче, чем он, и скажу вам: выбирайте, ваше величество! Хотите ли вы иметь возле себя друзей или лакеев; воинов или шаркунов, отвешивающих поклоны? Благородных людей или паяцев? Хотите ли вы, чтобы вам служили или чтобы гнули перед вами шею? Хотите ли вы, чтобы вас любили или чтобы боялись? Если вы отдаете предпочтение низости, интригам, трусости, то напрямик скажите об этом, ваше величество; мы удалимся, мы, единственные остатки былого, я скажу больше – единственные живые примеры доблести прежнего времени, мы, которые служили и превзошли, быть может, в мужестве и заслугах людей, обретших славу в потомстве. Выбирайте, ваше величество, не медлите с выбором. Оберегайте настоящих дворян, которые еще остались при вас, а придворных у вас будет более чем достаточно. Поспешите же и отправьте меня в Бастилию вместе с моим старинным и испытанным другом. Ибо если вы не сумели выслушать графа де Ла Фер, то есть наиболее мудрый и благородный голос дворянской чести, если вы не желаете внимать тому, что говорит д’Артаньян, то есть наиболее откровенному и грубому голосу искренности и прямодушия, значит, вы никуда не годный король, а завтра станете жалким в своем бессилии королем. Плохих королей ненавидят, жалких королей прогоняют. Вот что я скажу вам, ваше величество. Вы сами повинны в том, что толкнули меня на эти слова.
Похолодевший и смертельно бледный король откинулся в кресле. Было очевидно, что молния, ударившая у его ног, поразила бы его меньше; казалось, что ему не хватает воздуха и он сейчас задохнется. Грубый голос искренности, о котором говорил д’Артаньян, проник в его сердце, словно клинок.
Д’Артаньян высказал все, что должен был высказать. Понимая гнев короля, он снял с себя шпагу и, почтительно подойдя к Людовику XIV, положил ее перед ним на стол. Но король гневным жестом отбросил шпагу, которая упала на пол и отскочила к ногам д’Артаньяна.
И хотя мушкетер умел владеть собой, как никто, на этот раз он, в свою очередь, побледнел и, дрожа от негодования, произнес:
– Король может подвергнуть солдата опале, может изгнать его, может осудить его на смерть, но, будь он хоть сто раз король, он не имеет права нанести ему тяжкое оскорбление, предав бесчестию его шпагу. Никогда король Франции, государь, не отталкивал от себя с презрением шпагу такого человека, как я. Коль скоро эта шпага поругана – подумайте об этом, ваше величество, – у нее не может быть других ножен, чем ваше сердце или мое. Я выбираю свое, государь; благодарите бога и мое долготерпение!
Потом, выхватив шпагу, он воскликнул:
– Пусть моя кровь падет на вашу голову, ваше величество!
Стремительным жестом он приложил острие шпаги к своей груди, оперев ее эфес об пол. Но король еще более стремительным движением правой руки обнял за шею славного мушкетера, схватившись левой рукой за середину клинка, который он затем в полном молчании вложил в ножны.
Д’Артаньян, бледный, дрожащий и еще не оправившийся от оцепенения, допустил, чтобы король проделал все это. Тогда Людовик, смягчившись, возвратился к столу, взял перо, набросал несколько строк, подписался под ними и протянул д’Артаньяну написанную им бумагу.
Комментариев нет