Д’Артаньян схватился руками за голову, дернул себя за ус и добавил:
«По какой причине Фуке впал в немилость? По трем причинам: первая состоит в том, что его не любит Кольбер; вторая – потому что он пытался покорить сердце мадемуазель Лавальер; третья – так как король любит и Кольбера, и мадемуазель Лавальер. Фуке – человек погибший. Но неужели же я, мужчина, ударю его ногой по голове, когда он упал, опутанный интригами женщин и приказных? Какая мерзость! Если он опасен, я сражу его как врага. Если его преследуют без достаточных оснований, тогда мы еще поглядим. Я пришел к заключению, что ни король, ни кто‑либо другой не должны влиять на мое личное мнение. Если б Атос оказался в моем положении, он сделал бы то же самое. Итак, вместо того чтобы грубо войти к Фуке, взять его под арест и упрятать куда‑нибудь в укромное место, я постараюсь действовать так, как подобает порядочным людям. Об этом пойдут разговоры, согласен; но обо мне будут говорить только хорошее».
И, вскинув перевязь на плечо особым, свойственным ему жестом, д’Артаньян отправился прямо к Фуке, который, простившись с дамами, собирался спокойно выспаться после своих шумных дневных триумфов.
Фуке только что вошел в свою спальню с улыбкой на устах и полумертвый от утомления.
Когда д’Артаньян переступил порог его комнаты, кроме Фуке и его камердинера в ней никого больше не было.
– Как, это вы, господин д’Артаньян? – удивился Фуке, успевший уже сбросить с себя парадное платье.
– К вашим услугам, – отвечал мушкетер.
– Войдите, дорогой д’Артаньян.
– Благодарю вас.
– Вы хотите покритиковать наше празднество? О, я знаю, у вас очень острый и язвительный ум.
– О нет.
– Что‑нибудь мешает вашей охране?
– Совсем нет.
– Быть может, вам отвели неудачное помещение?
– О нет, оно выше всяких похвал.
– Тогда позвольте поблагодарить вас за вашу любезность и заявить, что я ваш должник за все то в высшей степени лестное, что вы изволили высказать мне.
Эти слова, очевидно, значили: «Дорогой господин д’Артаньян, идите‑ка спать, раз у вас есть где лечь, и позвольте мне сделать то же».
Д’Артаньян, казалось, не понял.
– Вы, как видно, уже ложитесь? – спросил он Фуке.
– Да. Вы ко мне с каким‑нибудь сообщением?
– О нет, мне нечего сообщать. Вы будете спать в этой комнате?
– Как видите.
– Сударь, вы устроили великолепное празднество королю.
– Вы находите?
– О, изумительное.
– И король им доволен?
– В восторге!
– Быть может, он поручил рассказать мне об этом?
– Нет, для этого он нашел бы более достойного вестника, монсеньор.
– Вы скромничаете, господин д’Артаньян.
– Это ваша постель?
– Да, но почему вы задаете такие вопросы? Быть может, вы недовольны вашей постелью?
– Можно ли говорить откровенно?
– Конечно.
– В таком случае вы правы, я недоволен ею.
Фуке вздрогнул.
– Господин д’Артаньян, возьмите, сделайте одолжение, мою комнату!
– Лишить вас вашей собственной комнаты! О нет, никогда!
– Что же делать?
– Разрешите мне разделить ее с вами.
Фуке пристально посмотрел в глаза мушкетеру.
– А‑а, вы только от короля?
– Да, монсеньор.
– И король изъявил желание, чтобы вы спали у меня в комнате?
– Монсеньор…
– Отлично, господин д’Артаньян, отлично, вы здесь хозяин.
– Уверяю вас, монсеньор, что я не хотел бы злоупотреблять…
Обращаясь к камердинеру, Фуке произнес:
– Вы свободны!
Камердинер ушел.
– Вам нужно переговорить со мною, сударь? – спросил Фуке.
– Мне?
– Человек вашего ума не приходит в ночную пору к такому человеку, как я, не имея к этому достаточных оснований.
– Не расспрашивайте меня.
– Напротив, буду расспрашивать. Скажите наконец, что вам нужно?
– Ничего. Лишь ваше общество.
– Пойдемте тогда в сад или в парк, – неожиданно предложил Фуке.
– О нет, – с живостью возразил мушкетер, – нет, нет.
– Почему?
– Знаете, там слишком прохладно…
– Вот оно что! Сознайтесь, что вы арестовали меня?
– Никогда!
– Значит, вы приставлены сторожить меня?
– В качестве почетного стража, монсеньор.
– Почетного?.. Это другое дело. Итак, меня арестовывают в моем собственном доме?
– Не говорите этого, монсеньор.
– Напротив, я буду кричать об этом.
– Если вы будете об этом кричать, я буду вынужден предложить вам умолкнуть.
– Так! Значит, насилие в моем собственном доме? Превосходно!
– Мы друг друга не понимаем. Вот тут шахматы: давайте сыграем партию, монсеньор.
– Господин д’Артаньян, выходит, что я в немилости?
– Совсем нет. Но…
– Но мне запрещено отлучаться?
– Я не понимаю ни слова из того, что вы мне говорите. Если вы желаете, чтобы я удалился, скажите мне прямо об этом.
– Дорогой господин д’Артаньян, ваше поведение сводит меня с ума. Я хочу спать, я падаю от усталости. Вы разбудили меня.
– Я никогда бы не простил себе этого, и если вы хотите примирить меня с моей собственной совестью…
– Что же тогда?..
– Тогда спите себе на здоровье в моем присутствии. Я буду страшно доволен.
– Это надзор?
– Знаете что, я, пожалуй, уйду.
– Не понимаю вас.
– Покойной ночи, монсеньор.
И д’Артаньян сделал вид, будто собирается уходить.
Тогда Фуке подбежал к нему.
– Я не лягу, – сказал он. – Я говорю совершенно серьезно. И поскольку вы не желаете обращаться со мною, как с настоящим мужчиной, и виляете, и хитрите, я заставлю вас показать клыки, как это делают с диким кабаном во время травли.
– Ба! – скривил губы д’Артаньян, изображая улыбку.
– Я велю заложить лошадей и уеду в Париж, – заявил Фуке, пытаясь проникнуть в глубину души капитана.
– А! Раз так, это другое дело.
– В этом случае вы меня арестуете? Верно?
– О нет, в этом случае я еду с вами.
– Довольно, господин д’Артаньян, – проговорил Фуке ледяным тоном. – Вы недаром пользуетесь репутацией очень тонкого и ловкого человека, но со мной это лишнее. К делу, сударь, к делу! Скажите мне, за что вы меня арестовываете? Что я сделал?
– О, я не знаю, что вы сделали, и я вас не арестовываю… по крайней мере сегодня…
– Сегодня? – воскликнул, бледнея, Фуке. – А завтра?
– Завтра еще не пришло, монсеньор. Кто же может поручиться за завтрашний день?
– Скорей, скорей, капитан! Позвольте мне переговорить с господином д’Эрбле.
– Увы, это никак невозможно, монсеньор, у меня приказ не разрешать вам общаться с кем бы то ни было.
– И даже с господином д’Эрбле, вашим другом!
– Монсеньор, а разве не может случиться, что господин д’Эрбле, мой друг, и есть то единственное лицо, с которым я должен помешать вам общаться?
Фуке покраснел и, сделав вид, что он смиряется перед необходимостью, произнес:
– Вы правы, сударь; я получил урок, к которому не должен был подавать повода. Человек павший не может больше рассчитывать ни на что даже со стороны тех, счастье которых составил он сам; я не говорю уже о тех, которым он никогда не имел удовольствия оказать какую‑либо услугу.
Комментариев нет