Он нашел ель, которую повалил ветер. Корни торчали стеной из развороченной земли и камней, и каждому было ясно, что они, словно катапульта, швырнули бы того, кто решился бы отпилить ствол, сидя на комле. Но Пер в тот день словно ума решился. Если только он у него был, прибавляла тетя Густава, точно говорила о чужом человеке, которого оценивала только по одному поступку. Может, он просто плохо соображал в тот день, как я уже сказала, не знаю. Его забросило аж на вершину соседнего дерева. Это был настоящий цирковой трюк. Конечно, он был мертв, по-правде сказать, он немного выпил по случаю плохой погоды. Подумать только, влез на ствол и начал его пилить. В тот день он точно был не в себе, спокойно говорила тетя Густава. Полетел словно птица. В ее голосе слышались остатки давнего гнева. Когда тетя Густава доходила до этого места, слушатели старались не смотреть на нее и лица у них становились каменными. Пробормотав, что в большой голове не обязательно бывает большой ум, тетя Густава обычно спрашивала: А чем кончил тот парень, которого вы зовете Летучим Голландцем?
Но тете Густаве было суждено пережить еще один позор. Через несколько месяцев после смерти мужа она родила сына. Аккурат в мой день рождения, говорила она почему-то недовольным тоном. Словом, день рождения был у нас в один день. Потом сын уехал в Штаты и в течение пяти или шести лет присылал мне иногда в письмах по нескольку долларов. Я не знала, что с ними делать, но лавочник пустил на них слюну и, уж будь уверен, выманил их у меня. Сын писал, что у него все хорошо. Потом он перестал писать. После 1916 года тетя Густава не получила от него ни слова. Она была оскорблена. Ей не приходило в голову, что он мог умереть, хотя иногда у нее мелькали подозрения, что он проделал такой же фокус, как и его отец. Все его родичи с той стороны были малость с придурью. А может, он отправился искать золото? Но за сорок лет можно было на минутку оторваться от золотой жилы и написать хоть два слова своей старой матери. Люди замечали, что теперь Перу — мальчика назвали в честь отца — должно быть уже за семьдесят, но тетя Густава только презрительно хмыкала в ответ — для нее это был не возраст.
Проселочная дорога отошла обратно к хозяину, а дом с небольшим садом он оставил вдове. Там она разводила комнатные растения и укреплялась в своем скептическом отношении к жизни, что явно удлиняло ее собственную. Кроме того, тетя Густава следила за тем, что делалось на дороге.
Лет десять назад старый хозяин усадьбы умер в возрасте, который тетя Густава могла признать солидным лишь скрепя сердце, и это дало ей новую пищу для разговоров, помимо Летучего Мужа и не пишущего писем сына. Семидесятилетний зять хозяина, к которому отошла усадьба, хотел выгнать тетю Густаву из ее домишка. Она рассердилась, а Фелисия сказала однажды, что она не только рассердилась, но и испугалась. Тетя Густава не признавала никаких перемен. Она объясняла, что уже слишком стара для них. Если бы кто-нибудь поглубже поинтересовался этой арендой, то обнаружил бы, что тетя Густава никогда не платила за свой дом, впрочем, это ничего не изменило бы. Она родилась в этом доме почти сто лет назад, и хозяин усадьбы никогда даже в шутку не заикнулся о такой глупости, как плата за дом. Наверное, это придумали где-нибудь в Конгсберге.
Эрлинг с удовольствием навещал тетю Густаву и рассказывал о ней своим знакомым. Но он плохо понимал ее. Если у нее спрашивали, довольна ли она своей жизнью, она сразу проникалась недоверием, словно опасаясь, что ей расставляют ловушку. А почему бы ей не быть довольной? И начинала рассказывать о Пере, которому захотелось полетать, и о сыне, не дававшем себе труда написать матери письмо, а вообще-то жизнь не так уж плоха, заключала тетя Густава.
Фелисия называла ее милым эксплуататором, вымогателем, каких поискать. Она не метит высоко, но умеет требовать и получает все, что захочет.
Эрлинг не очень верил этому. Что-то тут было не так. Тетя Густава прожила нелегкую жизнь. Она любила цветы, и ее любили дети. Она всегда была готова прийти на помощь. Никогда не передавала сплетен. С другой стороны, она отличалась сдержанностью и скептицизмом, не считая почти идиотского толкования двух событий — смерти мужа и молчания сына, — которые застряли у нее в голове. Эрлинг любил эту старую женщину. Фелисия, Юлия и другие обитатели Венхауга тоже. Но, общаясь с тетей Густавой, он разбивал лоб о стену. В этой стене не было ни двери, ни щелки. И хотя тетя Густава была кисла как уксус, навещать ее было приятно. Характер у нее был тиранический и вздорный, но в ней не было ни капли снобизма. Эрлинг все больше проникался убеждением, что тетя Густава — холодный человек, которому наплевать на человечество, но однажды она пришла к мысли, что, раз ей самой хочется получать от жизни как можно больше радости, это должно быть позволено и другим. Словом, тетя Густава с этической точки зрения была представительницей самого прочного мировоззрения, которое зиждилось на эгоизме и было придумано практичной крестьянкой, для которой дважды два — четыре. Но отношения тети Густавы с детьми?… Может, дети, которые не бывают сентиментальны, если с ними не сюсюкают, потому и любили эту женщину, что понимали: она предпочитает быть покладистой и доброй, потому что так проще. Тетя Густава с таким возвышенным равнодушием смотрела на них, что им было ясно: ей безразлично, едят ли они ее маринованные сливы или упали с дерева и сломали себе шею. Наблюдения за многими семьями позволяли Эрлингу думать, что любовь не всегда дает детям чувство уверенности, чаще его дают крепкие нервы и отсутствие у некоторых взрослых излишнего интереса к тому, что делают дети.
Тетя Густава всегда отличалась завидным здоровьем, но после войны ее сильно разнесло. Сравнение человека с бегемотом — такое же преувеличение, как сравнение выигрыша в лотерее со взрывом атомной бомбы, к какому любят прибегать люди, лишенные чувства слова. Но тетя Густава была и впрямь похожа на бегемота, и Эрлинг старался не думать о ее весе. Первый раз он увидел тетю Густаву летом 1945 года, уже тогда она была непомерно толста. Поэтому он полагал, что и в молодости она тоже была толстой.
Пыхтя, как паровоз, она принесла кувшин домашнего сидра и налила Эрлингу полный стакан. Себе же взяла хлеба и сыра, она достала их из ящика буфета, который выдвинула настолько, что он закрыл весь ее огромный живот. Перед домом стояло такси с невыключенным мотором, но тетю Густаву это не смущало.
Комментариев нет