Считается, что амок — особый вид безумия, свойственный малайцам, тяжелое умопомрачение, которое возникает в воспаленном мозгу любовника, считающего, что его выставили на посмешище, если, конечно, этот любовник малаец. Может, и в самом деле этот симптом объясняется местным малайским психозом, а не универсальным духовным помешательством, обычным и в других местах, где люди также переживают любовные трагедии. Эрлинг, со своей стороны, склонялся к тому, что представители западной цивилизации просто обманывают себя, отказываясь видеть очевидное. Кому-то в высокоразвитой Европе хотелось считать, что там помешавшиеся, слава Богу, ведут себя более разумно. Чего они, безусловно, не делают. Верно лишь то, что безумие всюду бывает окрашено местными традициями, обычаями и предрассудками. Эрлинг предполагал, что высокий процент самоубийств в Дании объясняется, возможно, какими-то местными особенностями. И он давно уже был уверен, что в Норвегии существует традиция, по которой обманутый любовник должен непременно уехать в Америку. Теперь считается, будто в последнее столетие малайский амок стал проявляться значительно реже, однако никто, к сожалению, даже не почесался, чтобы выяснить причину этого явления, хотя, возможно, она кроется в том, что европейцы со временем навязали малайцам свои идеи относительно того, как должно проявляться безумие, возникающее на сексуальной почве. Безумию свойственны свои представления о том, что такое уважаемое безумие. Оно не так глупо, как кажется.

Шестнадцатилетний Эрлинг мог бы самостоятельно придумать приключенческий роман и разработать его сюжет, но постичь тайну, с которой он столкнулся, он был не в силах. В пределах своего круга он знал уже почти все, что следует знать, однако эти знания не могли подсказать ему, как найти четырнадцатилетнюю школьницу, обитающую в верхних слоях атмосферы. Он жил в сумбуре надежд и страха, нестерпимой тоски и бессильной ненависти, вызывавшей в нем желание крушить все на своем пути. Когда ему попадалось что-то, что он мог бы разрушить, он воровато оглядывался по сторонам — не застанет ли его кто-нибудь за этим занятием. У него не было возможности потакать своему желанию, он только мечтал и фантазировал, пока в один прекрасный день чуть не дофантазировался до беды. Он вошел в подворотню с длинным пакетом, это была подставка торшера или что-то в этом роде. Впереди него шла девушка. Только внезапный спазм в животе помешал ему ударить ее сзади по голове тем, что было у него в руках. Эрлинг оперся на свой пакет, чтобы не упасть. К нему подошли прохожие, чтобы узнать, не нужна ли ему помощь. Заикаясь, он вылил на них ушат брани и убежал. Пакет был с ним, и через четверть часа Эрлинг попросил уличного мальчишку за десять эре отнести его по назначению. Сам он стоял за углом и ждал мальчишку с распиской. Вскоре тот вернулся, но этот маленький мошенник сообразил, что здесь можно поживиться. За расписку он потребовал двадцать пять эре. Когда Эрлинг понял, что мальчишка не шутит, он уже не мог сдержаться и схватил вымогателя за шиворот. Мимо шли люди. Чуть не плача, Эрлинг в конце концов договорился с мальчишкой и отдал ему пятнадцать эре. В конторе были недовольны — Эрлинг ходил слишком долго. Хозяин взял расписку и долго вертел ее в руках, а потом разразился бранью. Это была пустая бумажка. Эрлинг порылся в карманах, но больше ничего не нашел, к тому же он прекрасно знал, что это была та самая бумажка, за которую он отдал мальчишке пятнадцать эре. Хозяин обрушил на него поток брани и позвонил тому, кто должен был получить пакет, — все оказалось в порядке, пакет был доставлен в целости и сохранности и расписка в получении выдана. Эрлинг никак не мог понять, как мальчишка решился сыграть с ним такую шутку, но, видно, таковы нравы в больших городах. Девушка по имени Гюльнаре пряталась за углом со своими подружками, когда этот глупый парень из Рьюкана проходил мимо. А уличный мальчишка потребовал лишних пять эре за листок бумаги, который вообще ничего не стоил. Рассудок Эрлинга отказывался что-либо понимать, но насмешки и обиду он еще долго не мог забыть.

Гюльнаре! Наверняка ее зовут совсем иначе. Не зря в нем сразу проснулось недоверие к этому имени. Разве он не сказал ей прямо, что не может быть такого имени — Гюльнаре Сваре? Он гордо выпрямился, но тут же у него брызнули слезы. Он до безумия любил Гюльнаре. И вдруг она исчезла. Ее не стало, как будто никогда и не было. Может, ее посадили в подвал на хлеб и воду? Нет, нельзя так думать о благородных людях, просто они посмеялись над бедным дурачком, сыном портного, над которым потешался весь Рьюкан. Случай в подворотне напугал Эрлинга. Лучше держаться от людей подальше, никого не видеть, но он был вынужден жить среди людей. Эрлинг начал прикладываться к водке и неожиданно для себя, словно вернувшись в детство, сочинил, будто девушка, которую он хотел ударить, была подружкой Гюльнаре и они вместе составили гнусный заговор, решив заставить этого глупого Эрлинга раскошелиться и заплатить за бумажку, на которой хотели написать что-нибудь обидное, просто у них не нашлось под рукой карандаша… Ничего-ничего, в один прекрасный день он еще столкнется с Гюльнаре на улице, она, конечно, заплачет, но он будет холоден и высокомерен. Однако пока что плакал он, стараясь, чтобы этого никто не заметил. С невидящими от слез глазами он развозил на велосипеде ненавистный хлам, который люди посылали друг другу и который ему хотелось забросить в море. Неужели в таком городе, как Христиания, где живет столько людей, нет никого, с кем он мог бы поговорить по душам и кто захотел бы помочь ему? Эрлинг медленно крутил педали и думал о Густаве, Густаву уже сравнялось восемнадцать и, может быть, он хоть раз… Тут Эрлинг так сжимал зубы, что у него начинала болеть челюсть. Он слышал, как его брат говорит: Что? Такой идиот, как ты, думает о девушке? Отправляйся лучше обратно в Рьюкан!

Однажды, выпив, Эрлинг рассказал про Гюльнаре дяде Оддвару и тете Ингфрид. Тетя Ингфрид покачала головой — надо же, такая девушка! А дядя Оддвар сказал: Вот ведь история, черт меня побери, — но на другой день они, к счастью, уже ничего не помнили. Доверился он и торговцу-самогонщику. Он вообще использовал любую возможность, чтобы вырваться из тисков одиночества. Мечтая забыться, он пил каждый вечер вместе с дядей Оддваром и тетей Ингфрид, слушал крики детей и глупую болтовню взрослых — вот ведь какая история, черт меня побери! — а по субботам помогал детям разматывать очередной рулон туалетной бумаги и пускать его над улицей, словно змея. В октябре он узнал, что в Драммене стоит барк, на который набирают команду. Он заключил контракт в конторе судоходства и поехал в Драммен. Фотография, которая была у него в паспорте, конечно, не сохранилась. А интересно было бы взглянуть на нее теперь. В то время он был мало похож на человека. Сперва барк шел вдоль берегов Норвегии, потом взял курс на север к Фарерским островам, подальше от опасной зоны, где действовали немцы. Первый раз Эрлинга пырнули ножом на Азорах.

 Горе тому, кто попадает в руки всесильных

В середине лета 1946 года Фелисия позвонила Эрлингу в Осло и сказала, что вечером они с Яном приедут в город. Он пригласил их поужинать, и они договорились, что он будет ждать их в «Бристоле». Эрлинг по телефону заказал столик. Вечером он пришел в «Бристоль» пораньше и сделал заказ. В ожидании друзей он пил вино. Он не думал, что святая могила вдруг окажется оскверненной, он вообще ни о чем не думал и спокойно читал газету.