Оборотень



Эрлинг задумался, он мысленно подбирал слова, прежде

чем начать свой рассказ.

— Дело в том, — сказал он наконец, — что в моей жизни было много наблюдательных башен, я так это называю. Подозреваю, что большинству хочется забыть о своих старых наблюдательных башнях, и им это удается. Я же свои башни помню все до одной, и для того, чтобы рассказать вам о Камме Педерсен, я должен сначала подняться на свою старую наблюдательную башню в Рьюкане. Благородный человек никогда не сознается, что у него были какие-то другие наблюдательные башни, кроме той, которая у него есть в настоящее время, и что он когда-то что-то с них наблюдал. Я человек не благородный, но зато могу рассказать благородную историю, поднявшись на свою старую наблюдательную башню, которая еще стоит в Рьюкане. С сегодняшней башни ее не видно.

Я не забываю ничего, что когда-то было моим. Ни родителей, ни товарищей. Ничего. За все эти годы я протоптал заметные тропинки между своими башнями и теперь могу рассказывать о крупных событиях или о мелочах, только переходя с одной башни на другую. Одни башни были наподобие башен из слоновой кости, другие — наподобие Вавилонской башни, встречались среди них и покосившиеся, и совсем маленькие, не выше небольшого пригорка. Иногда я только чуть-чуть высовывал голову из норы.

В Копенгагене меня списали с судна, на котором я плавал. Это случилось на Рождество. Из-за депрессии судно поставили на прикол, о том, почему это делалось, можно узнать из книг. Как только благословенная война закончилась, началась безработица, сказал мне какой-то человек в трамвае. Словом, я остался без работы.

Странно, что люди всегда находят единомышленников. Мне всю жизнь хотелось писать, это вы знаете, так вот, не прошло и недели, как я встретил двух парней, которые тоже хотели стать писателями. Как такие люди узнают друг друга, для меня загадка. Ведь мы не имели на себе никаких опознавательных знаков. Между тем что-то все-таки было, потому что один из них как-то сказал мне: У тебя по лицу видно, что ты писатель.

Мы образовали союз, как бывает только в юности. Безоговорочно признавая гениальность друг друга, мы, сидя в меблированных комнатах, с восторгом читали друг другу вслух свои сочинения. Мы не признавали никакой критики и блаженно проводили время в беседах, вглядываясь в свое залитое иллюминациями будущее. Ни один из них не дожил до сорока, оба скончались в полной безвестности, истощенные своим талантом, столь огромным, что он оказался им не по плечу. Злоупотребление алкоголем и разочарования подорвали их физические силы. Я хорошо понимаю родителей, которые боятся, когда их чада вступают на стезю искусства. Почти сто процентов из них попадают в ад еще при жизни, и родители слезно умоляют молодых людей понять, что живопись, литература и тому подобная чепуха — это занятия, которым следует предаваться по вечерам для собственного удовольствия. Родители имеют смутное представление о том, чего боятся, того, например, что человек, выбравший искусство, ставит все на одну карту, потому что других у него просто нет. Родители видят, что их сын или дочь вступили на путь, который лишь в редких случаях не приводит к гибели, и им кажется, что молодым людям следует выбрать другой путь; они не понимают, что у их детей нет ни выбора, ни другого пути. Поэтому, когда молодые люди спрашивают у меня, стоит ли им продолжать заниматься искусством, у меня есть на это только один ответ: Не обращайте внимания на то, кто что думает по этому поводу. Если бросить искусство в вашей власти, из вас получится посредственный художник и тогда действительно лучше сразу бросить его. Если только у вас это получится.

Словом, в Копенгагене у меня не было никакого, как говорят, разумного дела, но мне хотелось остаться там подольше, потому что первый раз за свою девятнадцатилетнюю жизнь я нашел людей, которые помогли мне избавиться от мысли, будто я сумасшедший, а все кругом нормальные. Я встречал людей, которые были еще безумней меня, а кое-кто даже притворялся более безумным, чем был на самом деле, но смешно это не было. Немало моих ровесников в Копенгагене все-таки выкарабкались, это я узнал много спустя, но, живя там, я не познакомился ни с одним из них. Мои знакомые отправились в преисподнюю. Лишь о трех или четырех я кое-что слышал потом, от других, конечно, сами они к тому времени уже умерли. Многие ли еще умерли из тех людей, мне неизвестно, но всех, кого я успел узнать, можно было назвать настоящими художниками. Вряд ли среди них был хоть один человек, который смог бы отказаться от искусства, поэтому они все и погибли.

Из вышесказанного вам должно быть ясно, что я попал в хаотичное скопище молодых гениев и старых оригиналов, которые пророчествовали над кружкой пива. Здесь все было в движении и вечно менялось, однако все-таки эта жизнь не сразу убивала человека, он мог протянуть в этом сумеречном чаду лет десять. Сейчас я уже не помню, как мне удавалось добывать себе пищу. Чаще всего я ел пустой хлеб, но иногда мне случалось пить и пиво. Иногда у меня в руках каким-то образом оказывались деньги, но, конечно, только гроши.

Я почему-то постоянно искал себе новое жилье. Мои друзья тех времен смотрели на это как на мою блажь, но мне всегда требовалось какое-то убежище, где у меня была бы крыша над головой и где бы я не мерз. И отнюдь не потому, что я считал бродяг людьми пропащими. Просто я видел, что от бродяжьей жизни люди становятся нытиками и подхалимами, а сама жизнь — беспросветно серой. Меня это не устраивало. К тому же, оказавшись в этом болоте, вырваться из него уже трудно. Короче, один человек, с которым мы говорили на эту тему, отвел меня к фру Педерсен, жене каменщика, и представил ей в качестве возможного жильца. Спать мне полагалось в кухне на тюфяке, который по строгому требованию фру Педерсен я каждое утро скатывал, обвязывал веревкой и ставил в угол. Я прожил у нее три с половиной месяца и платил за ночлег четыре кроны в неделю.

Это не была любовь с первого взгляда. Мне самому не пришло бы в голову ничего подобного. Мало того, что фру Педерсен была значительно старше меня и моя квартирная хозяйка, она была еще и замужняя женщина. Я слышал о разных шашнях с замужними женщинами, но не очень-то верил всем этим рассказам. А кроме того, я ее боялся. Меня предупредили, что она мигом выставит меня за дверь, если узнает, что я не имею постоянной работы и потому не могу считаться солидным жильцом, а еще мне посоветовали выдать себя за борнхольмца и не говорить, что я норвежец. Мало того, я трепетал от страха перед всеми, кто был старше меня, лишь в самые последние годы я осмелился признаться себе в этом необъяснимом страхе. Еще и теперь я иногда ловлю себя на том, что перед людьми, которые всего на полгода старше меня, чувствую себя зеленым юнцом.






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *