Месяц за месяцем она боролась с собой. Целый год. И наконец написала. Прошло несколько мучительных дней, почти две недели. Эльфрида ходила бледная и поникшая, в газете, конечно, и внимания не обратили на ее письмо, ей следовало понять это раньше.

И вдруг ее письмо напечатали! Она навсегда запомнила этот день. Они приняли ее в свой круг! У нее сразу как будто появилось много сестер и братьев. Она бы умерла, если бы кто-то узнал, что это письмо прислала она, а вдруг они все-таки не приняли ее?…

Ведь они могли обнаружить, что она вообще не ходит ни на какие собрания. А вдруг они захотели бы увидеть ее? Нет, нет, никто никогда не узнает о ее тайне и уж тем более о ее просьбе, с которой она однажды обратилась в газету. С пылающими щеками Эльфрида открыла ящик комода и достала из-под наволочек и простыней газету, чтобы прочитать еще раз свое письмо. О, сколько раз она читала его — с того дня прошло уже два года, — подумать только, она решилась написать в газету, совсем как Эрлинг!..

 Почему так поздно

Теперь обычно собрания устраивают в восемь вечера. Вы совсем не думаете, что люди, которые рано встают утром, не могут собираться так поздно. Даже в половине восьмого и то поздно. Нужно начинать не позже семи.

А заодно еще об одном. Пожалуйста, поставьте у своих дверей ящик для писем. Сколько раз я уносила свое письмо обратно домой, потому что мужество изменяло мне.

Тот, кто тоже ходит на собрания.

Эдьфрида опять спрятала свою святыню. Сквозь пелену слез она прочитала объявления в сегодняшней газете: Общество одиноких, приятные встречи для женщин. Или: Хеврон, вечер миссии. Южноамериканская миссия. Нет, Америка не для нее, и вообще, зачем в Америке миссия? Она считала, что там и так крестят детей и что конфирмация у них тоже есть. Только бы жена Фредрика не оказалась язычницей. Общество одиноких, приятные встречи для женщин, это так заманчиво, но ведь она не одинокая, и ее туда не пустят. А прийти и солгать она не могла. Эльфрида мысленно увидела лицо Густава, скажи она, что хочет пойти на такую встречу, — сперва оно выразило бы страх, а через мгновение… нет, даже страшно подумать. Она читала в газете, как люди неоднократно говорили, что хотят пойти погулять. Эрлинг тоже мог бы сказать: а не пойти ли мне прогуляться? Правда, жена от него сбежала и ему некому было говорить, что он идет гулять, он просто шел. Странно, наверное, быть таким свободным. Нет, такого нельзя допускать. Если только человек не вдовец или что-нибудь в этом роде.

Эльфрида вытерла слезы и заметила на полу спичку. Господи, что же это такое!.. Хорошо, она сама ее заметила. Не потому, чтобы Густав… Густав не обращал внимания на такие мелочи… Но ведь мог зайти кто-нибудь посторонний! Эльфрида унесла обгоревшую спичку на кухню, где за цветастой занавеской стояло чистенькое помойное ведро. С некоторым сомнением она бросила спичку в ведро, а потом пошла и включила радио, но среди дня никогда ничего приятного не передавали, например, какой-нибудь музыки, под которую хорошо было бы поплакать о своем испорченном девере. Эльфрида снова видела Эрлинга молодым и добрым. Он мог бы жить у них, нашел бы себе хорошую работу, и они подыскали бы ему подходящую, достойную девушку. А он вместо этого сделался частицей того страшного мира, от которого следовало держаться подальше, — всего непонятного и злого, что подстерегало их сразу же за порогом дома, всех этих разводов и тому подобного, и этого непонятного убийства, совсем не похожего на те, когда один пьяница бьет другого по голове чем-нибудь тяжелым… В глазах у Эльфриды мелькнул ужас, она мысленно увидела ту женщину из усадьбы, которая называлась Венхауг, у нее еще было такое нехристианское имя, соседка сказала, что проповедник назвал ее вавилонской блудницей…

Эльфрида снова заплакала, даже без музыки.

 Черная полынья в Нумедалслогене

Никто из них не хотел показывать своего беспокойства из-за того, что Фелисия долго не возвращалась. Ян сдался первым и позвонил на почту. Эрлинг понял, что ее там не было, и выронил сигарету на пол. Ян с беспомощным видом как-то ощупью положил трубку на место.

Юлию попросили сбегать к тете Густаве. Конечно, Фелисия там, иначе и быть не может (но зачем тогда посылать туда за ней?). Они видели, как Юлия бежала по дорожке, — так бегут по гололеду — подпрыгивая, скользя и вдруг налетая на деревья. Ян никак не мог успокоиться, и всех охватил страх. После ухода Фелисии прошло почти полтора часа, и уже ничем, кроме несчастья, нельзя было объяснить такую задержку. Ян выбежал и завел машину. Он поехал один в том же направлении, в каком убежала Юлия. Старый снег на дороге был твердый и скользкий, но теперь его засыпал новый. Время от времени колеса скользили на ледяных бугорках, скрытых снегом, который шел все сильней и сильней. Ветра не было, но дальше пятнадцати метров ничего не было видно.

Кто-то выбежал из дома тети Густавы. Ян понял, что это Юлия, и подождал ее.

Фелисия не заходила к тете Густаве. Юлия говорила, запыхавшись, через окно машины, но замолчала, потому что Ян тоже молчал. Он смотрел на свои руки. И был страшно бледен.

— Садись, — коротко бросил он и, когда она села, развернул машину. Полтора километра до дому он гнал, не разбирая дороги. На дворе он выключил мотор и, как был, в шапке и в верхней одежде, бросился к телефону. В полицейском участке в Конгсберге он застал только дежурного и позвонил старшему инспектору Рюду прямо домой. Они хорошо знали друг друга — вместе учились в школе. Ян объяснил, в чем дело, и сдержанно сказал, что это, безусловно, несчастный случай. Не может ли Рюд безотлагательно приехать в Венхауг? С людьми и собакой?

Рюд попытался сказать, что Фелисия наверняка скоро вернется и задержка получит самое простое объяснение.

— Послушай, Рюд, — резко сказал Ян, — ты знаешь Фелисию. Ей никогда не пришло бы в голову заставить нас волноваться. Это на нее не похоже. Ты прекрасно понимаешь, что она задержалась не по своей воле.

Не отнимая трубки от уха, он обернулся и продолжал, увидев, что в комнате нет никого, кроме Эрлинга:

— Ты так же хорошо, как и я, понимаешь, что мы вряд ли найдем ее живой.

Ян с Эрлингом пошли по дороге навстречу машине инспектора, они надеялись найти какой-нибудь след. Снег стал еще гуще, начался небольшой ветер. Они скользили по заснеженным наледям. Ни справа, ни слева от дороги не было видно никаких следов, а если они были неглубокие, то, наверное, снег уже их засыпал. Не доходя до поворота к домику тети Густавы Ян и Эрлинг увидели автомобиль, спешивший к ним на большой скорости, при такой плохой видимости и коварной дороге это было чистое безумие. Автомобиль затормозил в клубах снега. Из него вышел Рюд с овчаркой на поводке.