У черты

— Ан Пална, — завопила Инга в продушину, — это я! Лена жива-здорова, не беспокойтесь!

В ответ начали плакать, и Глеб закатил глаза. Ну, семейка!

Зато Анны Павловны дом оказался разорен, твари отодрали фанерку, которой прикрывался кошачий лаз. От кота остались только клочья рыжей шерсти… Или? Инга услышала горестный вопль из печки и стукнула в заслонку прикладом.

— Хозяин! – закричала девушка громче кота. – Выходи, если жив!

Четвероногий хозяин голосил и выходить отказывался. Инга вытащила его, обмотав руку полотенцем, и ошалевший кот заметался по хате, не находя привычных укрытий. Все порушено и провоняло чужими запахами. Он взобрался, царапаясь сквозь одежду, на плечо ласковой постоялицы и начал жаловаться на жизнь.

— Ах ты, скотина толстая, — умилилась Инга. – Жив ведь! И не похудел даже!

Она засмеялась облегченно, будто спасение кота было сейчас важнее всего на свете, обняла его, зарывшись носом в густую шерсть.

Пуля высадила стекло в окошке, пробила кошачье тело и ударила девушку в лицо.

Выстрела не было. Глеб только увидел, как взорвалась кровью Ингина голова. Он заревел, вскидывая к плечу обрез, но не нашел в кого выстрелить.

3

«Рядом с тобой погибают, сталкер!..»

— Жива она, слышите?

Мышь Леночка тормошила Глеба, смеясь и плача одновременно. Глеб стряхнул остатки мутного полузабытья, куда провалился в надежде не думать, что Ингу убили.

— Жива, — кисло подтвердил случившийся рядом участковый. – Заговоренная что ли?

Где, впрочем, было случиться Скипидару, как не здесь, в милицейском отделении, где под его охраной размещались теперь госпиталь, полевая кухня и центр власти Вешек и округи?

Глеб поднялся с пола — он сидел в коридоре у стены, и зашел в комнату для «тяжелых». Инга, в брюках и майке, но босая, сидела на койке, слаженной из дверного полотна, и ощупывала бестолково забинтованное лицо. Майка открывала спортивные плечи, слишком широкие для вечернего платья, но в самый раз для Зоны, таскать рюкзак и оружие. Карабин оставил на плече бордовый синяк. Можно сказать, повезло, отдача этого слонобоя могла и ключицу сломать.

Глеб долгую секунду не мог оторвать взгляда от крепкой Ингиной груди, и только потом рассмотрел остальное: синяк, бинт.

— Кто тебя так?! – возмутился он. – Ну-ка, разматывай!

Сталкер помог ей снять повязку и открыл плохо обработанную рану. Пуля, ударив по касательной, разорвала девушке левую щеку и раздробила несколько зубов. Толстый Леночкин кот, уберегшийся от монстров и так обидно погибший, спас ей жизнь, отклонив телом пулю.

— Что? – прошепелявила Инга, глядя исподлобья. – Такой не нравлюсь?

— Нравишься, — признался Глеб. – Очень нравишься. И вообще, и сейчас.

Инга отвернулась.

— Уйди…

Ну уж нет! Глеб нашел армейскую аптечку, какие аптечки массово завезли в предзонье, и стерильные перчатки в ней.

– Будет больно. Потерпишь?

Инга небрежно дернула плечом. Глеб вкатил ей в челюсть целый шприц анестетика, но она все равно орала благим матом, пока сталкер чистил рану.

— Терпи!

Глеб рвал из пачки чистые салфетки и промокал обильно хлынувшую кровь. Когда закончил — остановил кровотечение, наложил швы и залил рану герметиком, усмехнулся:

— Я и не знал таких слов.

— Я тоже… Так больно было, а лица теперь не чувствую.

Инга говорила невнятно, анестетик обездвижил губы и язык.

— Извини, врач из меня тот еще, — смутился Глеб. — В рамках ускоренного армейского курса.

— Заметно!

Девушка легла. Глеб сел рядом, не зная, можно ли спрашивать или дать ей отдохнуть.

— Что мнешься как девочка? — развеяла его сомнения Инга. – Нашел, кто стрелял?

— Нет. Били издалека через глушитель. Лучше ты скажи, кто стрелял.

Инга помолчала.

— Кто стрелял – не знаю. Знаю, кто приказал. Найду и убью.

— Три статьи УК, — поставил ее в известность помрачневший Глеб. – Угрозы, месть, покушение на убийство. Давай обойдемся без бандитизма, ладно? Просто скажи мне.

— Я скажу, — решила Инга. – Но… как это?.. откровенность за откровенность – и ты мне ответишь на вопрос.

— Не хотелось бы торговаться…

— Меня приказал убить Артур Сароян. Могу сказать за что. А кто ты, Глеб? Зачем здесь?

Рамзес не знал, что ответить.

— Я опытный сталкер, который оттоптал любимые мозоли половине ходоков, — осторожно сказал он. — За это меня не любят. А здесь я случайно. Ты же помнишь автобус?

Инга кивнула с задумчивым видом.

— Ты сказал, что я не понимаю, о чем говорю, — напомнила она. – Насчет… ну, оборотня. Объяснишь?

Глеб невесело усмехнулся.

— Когда-то я пришел в Зону, молодой и наглый как… В общем, судьба у меня и до того случилась богатая, и я считал, что все в этой жизни понимаю. Зона меня обломала на первой же ходке. Меня послал на смерть человек, которому я доверял безусловно. Здесь это называется отмычка… С тех пор даже слово это ненавижу! Никогда не хожу с отмычками, принципиально.

— И никому не веришь?

— Это была моя вторая ошибка. Одиночки в Зоне не выживают… как правило. На счастье, мне повстречался хороший человек, Мишка Ворон…

Глеб замолчал. Всякий раз, когда он говорил о Мишке, начинало жечь где-то между носом и глазами. Слезы, настоянные до концентрации соляной кислоты, рвались сквозь броню Глебова равнодушия.

— Он тебя спас?

— Сначала я хотел его убить. Потом он набил мне морду… Да, можно сказать, он меня спас. Я ходил с ним больше года.

«А потом Мишка погиб, и я не смог ничего сделать».

— А дальше? – негромко спросила девушка.

— Ворон погиб. Я стал ходить один, просто потому, что другого Мишки уже не будет, — не очень ловко соврал Глеб. – Все ждут, когда же Зона приберет меня, и называют оборотнем.

Оборотнем его называли потому, что кандидаты на Мишкино место умирали чаще положенного. Иные даже, пройдя семь кругов Зоны, удачно разбогатев и удалившись на покой, давились насмерть черешней. А Глеб не вылезал из ходок, будто заговоренный. Его удачливость вошла в легенды. Выносливость казалась нечеловеческой. Его раны заживали так быстро, что собаки могли только позавидовать. Он не топил стресс в водке, а усталость — в женщинах. Этого многие не могли простить.

И он не мог простить того же Зоне.

Глеб поспешил увести разговор в сторону.

— Тот, кто отправил меня на смерть, оказался полным дерьмом. Использовал и бросил, думал, сдохну. Встретил его потом, в глаза смотрю и вижу — трусит! Но понимает, ничего я ему не сделаю.