Графиня де Монсоро

– Это спешно? – спросил герцог.

– Очень, монсеньор.

– А не мог бы ты сказать их мне во время шествия? Мы будем идти рядом.

– Извините, монсеньор, но я остановил ваше высочество, как раз чтобы попросить разрешения не сопровождать вас.

– Почему это? – спросил герцог голосом, в котором звучало плохо скрытое волнение.

– Монсеньор, вашему высочеству известно, что завтра – великий день, ибо он должен покончить с враждой между Анжу и Францией. Я хочу удалиться в мой венсенский домик и весь сегодняшний день провести там в затворничестве.

– Значит, ты не примешь участия в шествии, в котором участвует весь двор, участвует король?

– Нет, монсеньор. Разумеется, с разрешения вашего высочества.

– И ты не присоединишься ко мне даже в монастыре Святой Женевьевы?

– Монсеньор, я хочу иметь весь день свободным.

– Но, однако, – сказал герцог, – вдруг в течение дня мне понадобятся мои друзья!..

– Так как они вам понадобятся, монсеньор, лишь для того, чтобы поднять шпагу на своего короля, я с двойным основанием прошу отпустить меня, – ответил Бюсси. – Моя шпага связана моим вызовом д’Эпернону.

Еще накануне Монсоро сказал принцу, что он может рассчитывать на Бюсси. Значит, все переменилось со вчерашнего дня, и перемена эта произошла из‑за записки, принесенной Одуэном в церковь.

– Итак, – процедил герцог сквозь зубы, – ты покидаешь своего сеньора и господина, Бюсси?

– Монсеньор, – сказал Бюсси, – у человека, который завтра рискует жизнью в таком жестоком, кровавом, смертельном поединке, каким, ручаюсь вам за это, будет наш поединок, у человека этого нет больше иного господина, чем тот, кому будет предназначена моя последняя исповедь.

– Ты знаешь, что речь идет о троне для меня, и покидаешь меня?

– Монсеньор, я достаточно для вас потрудился и достаточно потружусь еще и завтра, не требуйте от меня большего, чем моя жизнь.

– Хорошо, – сказал глухим голосом герцог, – вы свободны, ступайте, господин де Бюсси.

Бюсси, ничуть не обеспокоенный этой внезапной холодностью, поклонился принцу, спустился по лестнице и, очутившись за стенами Лувра, быстро зашагал к своему дворцу.

Герцог кликнул Орильи.

Орильи появился.

– Ну как, монсеньор? – спросил лютнист.

– Он сам себя приговорил.

– Он не идет с вами?

– Нет.

– Он отправляется на свидание по записке?

– Да.

– Тогда, значит, сегодня вечером?

– Сегодня вечером.

– Господин де Монсоро предупрежден?

– О свидании – да, о том, кого он там увидит, – пока нет.

– Итак, вы решили пожертвовать вашим Бюсси?

– Я решил отомстить, – сказал принц. – Теперь я боюсь только одного.

– Чего же?

– Того, как бы Монсоро не доверился только своей силе и ловкости и как бы Бюсси от него не ускользнул.

– Пусть монсеньор не беспокоится.

– Почему?

– Господин де Бюсси приговорен окончательно?

– Да, клянусь смертью Христовой! Он взялся меня опекать, лишил воли, навязал мне свою, отнял у меня возлюбленную и завладел ею; это не человек, а лев, и я не столько его господин, сколько просто сторож при нем. Да, да, Орильи, он приговорен окончательно, без права на помилование.

– Что ж, в таком случае, как я уже сказал, пусть монсеньор не волнуется: если Бюсси ускользнет от Монсоро, он не спасется от другого.

– А кто этот другой?

– Монсеньор приказывает мне назвать его?

– Да, я тебе приказываю.

– Этот другой – господин д’Эпернон.

– Д’Эпернон! Д’Эпернон, который должен завтра драться с ним?

– Да, монсеньор.

– Расскажи‑ка мне все.

Орильи начал было рассказывать, но тут принца позвали. Король уже сидел за столом и удивлялся, что не видит герцога Анжуйского, вернее говоря, Шико обратил его внимание на отсутствие принца, и король потребовал позвать брата.

– Ты расскажешь мне во время шествия, – решил герцог.

И он пошел за лакеем, которого за ним прислали.

А теперь, так как мы, будучи заняты более важным героем, не располагаем временем, чтобы последовать за герцогом и Орильи по улицам Парижа, мы расскажем нашим читателям, что произошло между д’Эперноном и лютнистом.

Ранним утром д’Эпернон явился в Анжуйский дворец и сказал, что хочет поговорить с Орильи.

Он давно уже был знаком с музыкантом.

Последний учил его игре на лютне, и ученик с учителем много раз встречались, чтобы попиликать на виоле или на скрипке, как это было в моде в те времена, не только в Испании, но и во Франции.

Вследствие этого двух музыкантов связывала нежная, хотя и умеренная этикетом, дружба.

А кроме того, д’Эпернон, хитрый гасконец, использовал способ тихого проникновения, состоявший в том, чтобы подбираться к хозяевам через их слуг, и мало было таких тайн у герцога Анжуйского, о которых миньон не был бы осведомлен своим другом Орильи.

Добавим к этому, что, как ловкий дипломат, он подслуживался одновременно и к королю и к герцогу, переметываясь от одного к другому из страха нажить себе врага в короле будущем и из желания сохранить благоволение короля царствующего.

Целью его последнего визита к Орильи было побеседовать о предстоящем поединке.

Поединок с Бюсси не переставал беспокоить королевского миньона.

В течение всей долгой жизни д’Эпернона храбрость никогда не относилась к главным чертам его характера, а чтобы хладнокровно принять мысль о поединке с Бюсси, надо было обладать более чем храбростью, надо было обладать бесстрашием. Драться с Бюсси означало встать лицом к лицу с верной смертью.

Некоторые осмелились на это, но были повержены в бою на землю, да так с нее и не встали.

Стоило только д’Эпернону заикнуться музыканту о занимавшем его деле, как Орильи, знавший о тайной ненависти своего господина к Бюсси, Орильи, сказали мы, тут же стал поддакивать своему ученику и усиленно жалеть его. Он сообщил, что уже в течение восьми дней господин де Бюсси упражняется в фехтовании, по два часа каждое утро, с горнистом из гвардии, самым коварным клинком, когда‑либо известным в Париже, своего рода артистом в деле фехтования, который, будучи путешественником и философом, заимствовал у итальянцев их осторожность и осмотрительность, у испанцев – ловкие, блестящие финты, у немцев – железную хватку пальцев на рукоятке и искусство контрударов, и, наконец, у диких поляков, которых тогда называли сарматами, – их вольты, их прыжки, их внезапные расслабления и бой грудь с грудью. Во время этого длинного перечисления преимуществ противника д’Эпернон сгрыз от страха весь кармин со своих крашеных ногтей.

– Вот как! Ну тогда мне конец, – сказал он, смеясь и бледнея разом.

– Еще бы! Черт возьми! – ответил Орильи.

– Но это же бессмысленно, – воскликнул д’Эпернон, – выходить на поединок с человеком, который, вне всяких сомнений, должен вас убить! Все равно что бросать кости с игроком, который уверен, что он каждый раз выбросит дубль‑шесть.

– Надо было думать об этом, прежде чем принимать вызов, сударь.