Шико нарочно растянул изложение своих мыслей, потому что хотел тем временем понаблюдать за Давидом, которого знал за человека умного и твердого. Но ничто не дрогнуло в ястребиных глазах адвоката, ни одна добрая мысль не озарила его мрачные черты, ни одно ответное движение души не расслабило пальцы, сжимавшие рукоятку шпаги.
– Ладно, – сказал Шико, – я вижу, что все мои слова напрасны и вы мне не верите. Мне остается только один выход для того, чтобы и покарать вас за ваши прежние провинности передо мной, и очистить от вас землю, как от человека, утратившего веру и в честность и в человечность. Я пошлю вас на виселицу. Прощайте, господин Давид.
И Шико отступил на шаг к двери, не спуская глаз с адвоката.
Адвокат прыгнул вперед.
– И вы думаете, я позволю вам уйти? – воскликнул он. – Нет, мой миленький шпиончик, нет, Шико, дружок мой! Тот, кто знает такие тайны, как тайна генеалогического древа, – умрет! Тот, кто дерзнул угрожать Николя Давиду, – умрет! Тот, кто посмел войти сюда, как ты вошел, – умрет!
– Да вы меня просто радуете, – ответил Шико все с тем же хладнокровием. – Я не решался бросить вам вызов только потому, что уверен в исходе нашего поединка: я вас наверняка заколю. Два месяца тому назад Крийон, фехтуя со мной, показал мне один особенно опасный удар, один‑единственный, но, слово чести, другого мне не потребуется. Ну хватит, подавайте сюда ваши бумаги, – грозно добавил он, – или я вас убью! Я даже скажу вам, как это будет: я проткну ваше горло в том самом месте, откуда вы хотели пустить кровь брату Горанфло.
Гасконец еще не закончил свою речь, как Давид с диким взрывом хохота бросился на него, Шико встретил врага со шпагой в руке.
Оба противника были примерно одного роста. Худое тело Шико скрывала одежда, в то время как длинный, костлявый и гибкий корпус адвоката почти ничем не был прикрыт. Давид походил на длинную змею, так как его рука, казалось, продолжала голову, а шпага мелькала, словно тройное жало. Но, как и предупреждал Шико, он встретил достойного противника. Почти каждый день упражняясь в фехтовании с королем, Шико стал одним из сильнейших фехтовальщиков королевства. В этом Николя Давид смог сам убедиться, ибо, куда бы он ни пытался нанести удар, повсюду его шпага натыкалась на стальное лезвие шпаги гасконца.
Адвокат отступил на шаг.
– Ага! – сказал Шико. – Вы начинаете понимать, не так ли? Ну хорошо, предлагаю еще раз: бумаги!
Давид вместо ответа опять бросился на гасконца. Бой возобновился и был еще более продолжительным и ожесточенным, чем первая схватка, хотя Шико ограничивался тем, что парировал удары, а сам еще не нанес ни одного.
Эта вторая схватка завершилась тем же, что и первая: адвокат снова отступил на шаг.
– Ага! – сказал Шико. – Теперь мой черед.
И он шагнул вперед.
Николя Давид пытался остановить гасконца, отведя его шпагу, Шико сделал параду прим, скрестил свою шпагу со шпагой противника в позиции тьерс на тьерс и нанес ему удар туда, куда обещал: его шпага до половины вошла в горло адвоката.
– Вот и удар, – сказал Шико.
Давид не ответил; он рухнул к ногам Шико, захлебываясь кровью.
Теперь Шико отступил на шаг. Змея, хотя и раненная насмерть, все еще могла взметнуться и укусить.
Но Давид непроизвольным движением потянулся к постели, словно стараясь защитить свою тайну.
– Эге, – сказал Шико, – я считал тебя хитрецом, а ты, оказывается, глуп, как рейтар. Я не знал, где ты прячешь свои бумаги, и вот ты мне сам их показываешь.
И, оставив Давида корчиться в агонии, Шико подбежал к постели, приподнял матрац и под изголовьем обнаружил небольшой свиток пергамента, который адвокат, в неведении надвигающейся беды, не позаботился спрятать понадежнее.
Пока Шико развертывал свиток, дабы убедиться, что перед ним действительно тот документ, который он искал, умирающий яростно приподнялся, но тут же упал на пол и испустил последний вздох.
Гордо и радостно сверкающими глазами Шико пробежал пергамент, привезенный из Авиньона Пьером де Гонди.
Папский легат, верный политике, которую его верховный суверен проводил со дня своего вступления на папский престол, написал внизу: «Fiat ut voluit Deus: Deus jura hominum fecit».
– Вот папа, который ни во что не ставит всехристианского короля, – сказал Шико.
И, бережно свернув пергамент, засунул его в нагрудный карман камзола.
Затем поднял тело адвоката, на котором почти не было крови – рана вызвала внутреннее кровоизлияние, и положил его на кровать, повернув лицом к стене, после чего открыл дверь и кликнул Горанфло.
Горанфло вошел.
– Какой вы бледный! – сказал он.
– Да, – отозвался Шико, – последние минуты этого несчастного меня несколько взволновали.
– Он умер? – спросил Горанфло.
– Есть все основания так думать, – ответил Шико.
– А ведь только что был совсем здоров.
– Даже слишком здоров. Он хотел проглотить совершенно несъедобные вещи и умер, как Анакреонт, – подавившись.
– Ого! – воскликнул Горанфло. – Паршивец хотел задушить меня, меня – божьего человека, это и принесло ему несчастье.
– Простите его, куманек, ведь вы христианин.
– Я его прощаю, – сказал Горанфло, – хотя он меня сильно напугал.
– Это еще не все, – заметил Шико. – Вам надлежит зажечь свечи и пробормотать над телом пару‑другую молитв.
– Для чего?
– Как – для чего? Чтобы вас не схватили как убийцу и не препроводили в городскую тюрьму.
– Меня? Как убийцу этого человека? Да будет вам! Ведь это он пытался меня задушить.
– Ну, конечно, боже мой! И поскольку ему не удалось вас прикончить, то от злости вся кровь в его теле пришла в движение, какой‑то сосудик в горле лопнул – и доброй ночи, дорогой брат, спи спокойно! Сами видите, Горанфло, в конечном счете это вы были причиной его смерти. Причиной невольной, что верно, то верно, однако какая разница? До тех пор пока вас признают невиновным, вам могут причинить немало неприятностей.
– Думаю, вы правы, господин Шико, – согласился монах.
– Тем более прав, что судья в этом прекрасном городе Лионе слывет человеком довольно жестоким.
– Иисусе! – пробормотал монах.
– Делайте же, как я вам сказал, куманек.
– А что я должен делать?
– Располагайтесь здесь и читайте с усердием все молитвы, которые вы знаете, и даже те, которых вы не знаете, а когда настанет вечер и все разойдутся по комнатам, выходите из гостиницы. Идите не торопясь, но и не медлите. Вы знаете станок кузнеца на углу улицы?
– Конечно, ведь это кузнец меня разукрасил вчера вечером, – сказал Горанфло, показывая на свой глаз, обведенный черным кругом.
– Трогательное воспоминание. Ладно, я позабочусь, чтобы вы нашли там свою лошадь, понимаете? Вы сядете на нее, не давая никому никаких объяснений. Ну а потом, если вы прислушаетесь к голосу своего сердца, оно выведет вас на дорогу в Париж. В Вильнев‑ле‑Руа вы продадите лошадь и заберете своего осла.
Комментариев нет