Гасконец спал непробудным сном и храпел, как кузнечные мехи.
Король трижды потряс его за плечо, но Шико не проснулся.
Однако, когда на третий раз король не только потряс спящего, но и громко окликнул его, тот открыл один глаз.
– Шико! – повторил король.
– Чего еще? – спросил Шико.
– Ах, друг мой, – сказал Генрих, – как можешь ты спать, когда твой король бодрствует?
– О боже! – воскликнул Шико, притворяясь, что не узнает короля. – Неужели у его величества несварение желудка?
– Шико, друг мой! – сказал Генрих. – Это я.
– Кто – ты?
– Это я, Генрих!
– Решительно, сын мой, это бекасы давят тебе на желудок. Я, однако, тебя предупреждал. Ты их слишком много съел вчера вечером, как и ракового супа.
– Нет, – сказал Генрих, – я их едва отведал.
– Тогда, – сказал Шико, – тебя, должно быть, отравили. Пресвятое чрево! Генрих, да ты весь белый!
– Это моя полотняная маска, дружок, – сказал король.
– Значит, ты не болен?
– Нет.
– Тогда почему ты меня разбудил?
– Потому что у меня неотвязная тоска.
– У тебя тоска?
– И сильная.
– Тем лучше.
– Почему тем лучше?
– Да потому, что тоска нагоняет мысли, а поразмыслив хорошенько, ты поймешь, что порядочного человека будят в два часа ночи, только если хотят преподнести ему подарок. Посмотрим, что ты мне принес.
– Ничего, Шико. Я пришел поболтать с тобой.
– Но мне этого мало.
– Шико, господин де Морвилье вчера вечером явился ко двору.
– Ты водишься с дурной компанией, Генрих. Зачем он приходил?
– Он приходил испросить у меня аудиенции.
– Ах, вот человек, умеющий жить. Не то что ты: врываешься в чужую спальню в два часа утра.
– Что он может мне сказать, Шико?
– Как! Несчастный, – воскликнул гасконец, – неужто ты меня разбудил только для того, чтобы задать этот вопрос?
– Шико, друг мой, ты знаешь, что господин де Морвилье ведает моей полицией.
– Да что ты говоришь! – сказал Шико. – Ей‑богу, я ничего не знал.
– Шико! – не отставал король. – В отличие от тебя, я нахожу, что господин Морвилье всегда хорошо осведомлен.
– И подумать только, – сказал гасконец, – ведь я мог бы спать, вместо того чтобы выслушивать подобные глупости.
– Ты сомневаешься в осведомленности канцлера? – спросил Генрих.
– Да, клянусь телом Христовым, я в ней сомневаюсь, – сказал Шико, – и у меня на это есть свои причины.
– Какие?
– Ну коли я скажу тебе одну‑единственную, с тебя хватит?
– Да, если она будет веской.
– И потом ты меня оставишь в покое?
– Конечно.
– Ну ладно. Как‑то днем, нет, постой, это было вечером…
– Какая разница?
– Есть разница, и большая. Итак, однажды вечером я тебя поколотил на улице Фруадмантель. Ты был с Келюсом и Шомбергом…
– Ты меня поколотил?
– Да, палкой, палкой, и не только тебя, всех троих.
– А по какому случаю?
– Вы оскорбили моего пажа и получили по заслугам, а господин де Морвилье об этом ничего тебе не донес.
– Как! – воскликнул Генрих. – Так это был ты, негодяй, ты, святотатец?
– Я самый, – сказал Шико, потирая ладони, – не правда ли, сын мой, уж коли я бью, так я бью здорово?
– Нечестивец!
– Признаешь, что я сказал правду?
– Я прикажу высечь тебя, Шико.
– Не о том речь; скажи – было это или не было, вот все, что я хочу знать.
– Ты отлично знаешь, что было, негодяй!
– На следующий день вызывал ты господина де Морвилье?
– Ну да, ведь он приходил в твоем присутствии.
– Ты рассказал ему о досадном случае, который произошел накануне с одним дворянином, твоим другом?
– Да.
– Ты приказал ему разыскать виновника?
– Да.
– И он разыскал?
– Нет.
– Ну вот, а теперь иди спать, Генрих, ты видишь, что твоя полиция не стоит выеденного яйца.
И, повернувшись к стене, не желая отвечать больше ни на какие вопросы, Шико снова захрапел. Этот храп, напоминающий грохот тяжелой артиллерии, лишил короля всякой надежды на продолжение разговора.
Генрих, вздыхая, вернулся в свою опочивальню и, за неимением других собеседников, принялся горько жаловаться своей борзой Нарциссу на злосчастную судьбу королей, которые могут узнать истину, только если они за нее заплатят.
На следующий день собрался Большой королевский совет. Его состав не был постоянным и менялся в зависимости от переменчивых привязанностей короля. На этот раз в него входили Келюс, Можирон, д’Эпернон и Шомберг; все четверо уже свыше полугода оставались в фаворе у Генриха.
Шико, сидевший во главе стола, делал из бумаги кораблики и в строгом порядке выстраивал их на столешнице, приговаривая, что это флот всехристианского величества, который заменит флот всекатолического короля.
Объявили о прибытии господина де Морвилье.
Государственный муж явился одетым в свой самый темный костюм и с совершенно похоронным выражением лица. Отвесив глубокий поклон, на который за короля ему ответил Шико, он приблизился к Генриху III.
– Я присутствую, – спросил он, – на заседании Большого совета вашего величества?
– Да, здесь собрались мои лучшие друзья. Говорите.
– Простите, государь, я неспроста хотел в этом удостовериться. Ведь я намерен открыть вашему величеству весьма опасный заговор!
– Заговор?! – в один голос воскликнули все присутствующие.
Шико навострил уши и прекратил сооружение великолепного двухпалубного галиота, этот корабль он хотел сделать флагманом своего флота.
– Да, заговор, ваше величество, – сказал господин де Морвилье, понизив голос с той таинственностью, которая предвещает потрясающие откровения.
– О‑о! – протянул король. – А часом не испанский ли это заговор?
В эту минуту в залу вошел герцог Анжуйский, также призванный на совет, двери за ним тотчас же закрылись.
– Вы слышите, брат мой, – сказал Генрих, когда обмен церемонными приветствиями закончился, – господин де Морвилье хочет изобличить перед нами заговор против безопасности государства!
Герцог медленно обвел всех присутствующих свойственным ему проницательным и в то же время настороженным взглядом.
– Возможно ли это?.. – пробормотал он.
– К сожалению, да, монсеньор, – сказал Морвилье, – опасный заговор.
– Расскажите нам про него, – предложил Шико, запуская законченный им галиот в хрустальную вазу с водой, стоявшую на столе.
– Да, – пролепетал герцог Анжуйский, – расскажите нам про него, господин канцлер.
– Я слушаю, – сказал Генрих.
Канцлер склонился как мог ниже и придал своему взгляду возможно большую серьезность, а голосу – самые доверительные интонации.
– Государь, – сказал он, – я уже давно слежу за поведением немногих недовольных…
– О! – прервал канцлера Шико. – «Немногих»! Вы слишком скромны, господин де Морвилье.
– Это, – продолжал канцлер, – всякий сброд: лавочники, ремесленники, мелкие судейские чины… Иной раз среди них попадаются монахи и школяры.
– Ну это не бог весть какие принцы, – отозвался Шико и с невозмутимым спокойствием приступил к изготовлению нового двухмачтового корабля.
Герцог Анжуйский принужденно улыбнулся.
– Сейчас вам все будет ясно, государь, – сказал канцлер. – Я знал, что недовольные всегда используют две главные опоры: армию и церковь…
Комментариев нет