Стервятник

В тысячный раз он горько спросил себя: почему? Почему все начиналось так весело и хорошо, а кончилось так позорно? Почему он, несколько лет боровшийся за демократию, оказалось, всего лишь расчищал дорогу тем, кто не знает, что такое задержка зарплаты? Не имело значения, бандиты это или юные торгаши из расплодившихся фирм и фирмочек – Родион ненавидел их всех без разбора. За то, что все они были д р у г и е. Не плыли по жизни, как щепка в потоке, а управляли ею – хотя, по справедливости, это он должен был оказаться на их месте, ему и таким, как он, долго и цветисто обещали безбедную жизнь на западный лад, но на каком-то неуловимом повороте жизни российские интеллигенты вдруг горохом посыпались на обочину, где и остались…

Сердито затоптав окурок, он вошел в подъезд, стал медленно, отяжелело подниматься по лестнице. Переживания от сюрпризов сегодняшнего вечера уже схлынули, даже то, что он невольно оказался соучастником натуральнейшего грабежа, больше не беспокоило – ладно, и в самом деле сошло с рук, кто бы подумал, что эти дела проходят так просто и буднично…

Навстречу попался новый сосед, купивший месяц назад квартиру у вдовы Черемхова, – словно бы некие неведомые силы решили усугубить все свалившееся на Родиона, сосед тоже был из Кожаных, сытенький кругломордый крепыш…

Правда, поздоровался он вежливо, отводя взгляд. Вот уже две недели он старательно, пряча глаза, здоровался первым – с тех пор, как по пьянке стал на лестнице приставать к Лике, тащил в квартиру послушать музычку хватал за рукав, отпускал хамские комплименты. Родион, узнав, рванулся было начистить ему морду, но Лика со своей обычной непреклонностью удержала, потом позвонила к себе на фирму, приехали какие-то ребятки, которых Родион так и не видел, слышал только, как они, вежливо поговорив с Ликой на площадке, позвонили к соседу. С тех пор сосед стал шелковым – но Родиону такой финал лишь прибавил тягостных переживаний. Еще раз в его бытие ворвалась новая, незнакомая и непонятная жизнь, от которой невозможно было скрыться…

Захлопнув за собой дверь, он постоял, прислушиваясь. Громко работал телевизор, на фоне лающей иностранной речи гундосил переводчик – значит, опять видак… Вздохнув, он снял кроссовки, повесил куртку на вешалку и направился в дочкину комнату.

Она и головы не повернула на звук распахнувшейся двери – развалившись на диване, зачарованно созерцала, как Майкл Дуглас, выставив перед собой громадный пистолет, с ошалевшим взглядом мечется по каким-то пустым коридорам. Ага, «Основной инстинкт», узнал он вскоре. Черт, но там же похабных сцен выше крыши…

– Добрый вечер, Зайка, – сказал он напряженно.

Зоя нажала кнопочку на дистанционке, заставив изображение замереть, взглянула на него не то чтобы враждебно или досадливо – просто-напросто без малейших эмоций. И это было больно. «Мы ее теряем, мы ее теряем!» – обожают орать киношные американские врачи. Именно так и обстоит. Он уже не подозревал – знал, что безвозвратно теряет дочку, она остается послушной и благонравной, но отдаляется все дальше, становится неизмеримо чужой, не презирает, но и не уважает, подсмеивается все чаще, беззлобно, но, что самое печальное, уже привычно. Папочка стал смешным, неудачником, чудаком. А мамочка, соответственно, светом в окошке. И ничего тут не поделаешь, хоть голову себе разбей. Он остается, а Зайка уходит в новую жизнь. Где все ценности Родиона – никакие и не ценности вовсе…

Дочка смотрела выжидательно. На юном личике так и читалось: «Когда уберешься, зануда? Мешаешь ведь!» Неловко шагнув вперед, Родион положил рядом с черной дистанционкой большую плитку шоколада, купленную за одиннадцать тысяч на Маркса.

– Спасибо, пап, – сказала она тем же до омерзения равнодушным тоном. – Добытчик ты у нас… Денежку дашь?

Он, не считая, сунул ей несколько бумажек.

– Ого! – Зоя пошевелилась, в ушах блеснули золотые сережки-шарики. Ликин подарок, естественно, на всем в доме невидимые ярлычки: «Куплено Ликой». – Ты что, наркотиками торговал?

– Да так, хороший клиент попался…

– Ты машину менять не думаешь? Мама опять говорила про ту «тойоту», ведь уйдет тачка…

– Обойдусь без «тойоты», – сказал он сухо.

– Хозяин – барин… – протянула дочка совершенно Ликиным тоном. И улыбка была в точности Ликина. Родион давно уже отчаялся найти в ней хоть что-то от него самого.

– Мать звонила?

– Ага. У них там какие-то напряженки, но скоро будет… – и Зоя нетерпеливо покачала в руке дистанционку. Неуважаемому папочке недвусмысленно предлагали улетучиться.

Пробормотав что-то, оставшееся непонятным ему самому, Родион направился на кухню. Давно не ел, но кусок не лез в горло. Сев за деревянный вычурный стол (ярлык: «Куплено Ликой»), не удержался, оттянул двумя пальцами свитер на груди и понюхал – нет, запах если и был, то давно выветрился. Распахнул дверцу высокого белого «Самсунга» («Куплено Ликой»), механически работая челюстями, сжевал кусок хлеба с ломтем ветчины («Куплено Ликой»), напился прямо из-под крана и потащился к себе в комнату. Слава богу, то, что на них троих приходилось четыре комнаты, к блистательной карьере Мадам Деловой Женщины Лики Раскатниковой не имело ровным счетом никакого отношения. Правда, к достижениям его самого – тоже. Так что поводов для самоутверждения нет…

Включил маленький «Шарп» («Куплено Ликой») и равнодушно смотрел, как по эстраде мельтешит в цветных лучах прожекторов очередная звездочка на час, одетая во что-то вроде черной комбинашки. Совершенно бездумно полулежал в кресле («Куплено Ликой»). Потом, когда певицу давно уже сменил вальяжный комментатор, нудно талдычивший что-то об успехах своих и происках врагов, обострившимся слухом уловил щелчок замка.

И остался на месте, вытянув ноги, пуская дым в сторону приотворенной форточки. Вскоре послышались негромкие энергичные шаги, дверь распахнулась, и любимая супруга предстала во всей красе – тридцать три года, но ни за что не дашь, темно-русые волосы уложены в продуманную прическу, с первого взгляда способную показаться нерасчесанными лохмами, сиреневый деловой костюм с вызывавшей легкие приступы ностальгии по юности мини-юбкой, белая блузка. Под костюмом – ничего, мадам терпеть не могут нижнего белья, разве что в сугубо женские периоды, по необходимости. В студенческие годы, вообще до перемен это его не на шутку возбуждало, теперь только злило. Порой фантазия рисовала самые бесстыдные стены, почему-то всегда разыгрывавшиеся при ярком свете, в роскошном офисе… Понятно, в этих сценах законного мужа, то бишь его самого, всегда подменяла некая безликая фигура совершенно определенного пошиба – с настоящим «Ситизеном» на запястье, в роскошном костюме, пахнувшая умопомрачительными мужскими одеколонами, небрежно ставившая Лику в самые затейливые позы…

– Уработался, добытчик? – весело бросила Лика, плюхнулась на диван, закинула ногу на ногу. – А у меня торжество…