– А как там – хреново?

– Кому как, я ж тебе говорил… Все зависит от железа в позвоночнике. Слабых гнут через колено и ставят раком… А слабость, доцент, вовсе не обязательно от мышцы зависит, не в том дело… – Он вдруг хлопнул Родиона по боку. – Эй, притормози, возьму пойла в стекляшке…

Машина остановилась в длинной полосе густой тени меж двумя далеко отстоящими друг от друга фонарями. Справа тянулись прокопченные кирпичные домишки довоенной постройки, слева лежал широкий пустырь, далеко впереди яркой полосой светился проспект Авиаторов, и слева видны были ритмично мигающие красные и зеленые лампочки, изображавшие выхлопы из сопла установленного на косом постаменте истребителя МИГ-25. Киоск со слабо освещенными изнутри решетками остался сзади, метрах в сорока.

Уловив краешком глаза движение, Родион посмотрел назад. Чернявый, с пластиковым пакетом в руке, несся длинными бесшумными прыжками, словно призрак из дурного сна. С маху запрыгнув на сиденье, прижав к животу стеклянно позвякивавший пакет, рявкнул:

– Гони, на хер! Живо!

Каким-то шальным озарением Родион мгновенно все понял – и рванул с места под визг покрышек. Кирпичные домики словно отпрыгнули назад, из-под колес метнулась на обочину худая дворняга, они в минуту домчали до белевшего слева истребителя, и чернявый скомандовал:

– Хорош паниковать, поворачивай культурно и езжай по всем правилам… Оторвались. Тормозни-ка и давай во двор… Да не трясись ты, не обижу… Кто ж из-за таких пустяков режет подельников, очкастая твоя голова? – и довольно рассмеялся. – С почином, интеллихенция…

Родион загнал машину в темноватый двор пятиэтажки, чуть подрагивавшими пальцами вытащил из пачки сигарету. Чернявый преспокойно извлек из пакета бутылку водки, моментально свернул пробку и, взболтнув содержимое, сунул горлышко в рот. С наслаждением вытер губы ладонью, шумно выдохнул:

– Х-хух… Вот тебе, доцент, урок наглядной работы. Минута дела – и крести козыри… Настоящей работой это, конечно, не назовешь, так, грошик на бедность… Все равно в дороге не помешает, бумажки эти лишними не бывают. Ну, что там у нас? – Он вывалил на колени кучу мятых купюр, быстро поворошил их кончиками пальцев, захватив горстью часть, кинул в ящичек: – Твой законный процент, только, я тебя душевно умоляю, не становись ты в позу и не вякай. Конфет бабе купишь. Дорогих, с начинкой. Авось минет тебе на радостях сделает, чтобы улестить добытчика… Поехали. Головой не верти и соблюдай правила. Хвоста за нами не будет – эта сопля чуть под себя со страху не написяла, будь у нее там кнопка, давно бы поблизости «луноход» мотался… А твоего номера она не видела, я ж тебя нарочно тормознул, где потемнее. Ну, понял, как дела делаются? Хоть и мелочевка, зато спина ни на каплю не вспотела и ручек не натрудил… Так и надо жить, доцент, – что твое, то мое, а что мое, то не трожь. Страшно?

– Не знаю, – честно сказал Родион, медленно выводя машину на проспект.

– Ну, если так, может, ты еще и не совсем пропащий… – Он скупо глотнул из горлышка, завинтил пробку. – Ладно, лягу на полку, там и разговеюсь всерьез. Только, я тебя прошу, доцент, не тревожь ментовку. Себе хуже сделаешь. Меня через полчасика и след простынет, а тебя они с превеликой радостью законопатят для отчетности, верно тебе говорю. Сунут в пресс-хату, а там ты, чтоб очко начетверо не порвали, все ларьки, что на этом берегу бомбанули, на себя возьмешь… Усек? То, что мы с тобой провернули, на прокурорской фене отчего-то сурово именуется грабежом… Стой!

Родион резко затормозил, машину увело вправо – покрышки, действительно, были лысые. Подрезавший его темно-вишневый «Чероки», нахально выкатившийся из переулка справа и не уступивший дорогу, как следовало бы, неспешно выехал на проспект, мяукнув клаксоном. За рулем, Родион рассмотрел, сидела совсем молодая девушка – ярко накрашенные губы, затемненные очки, надменно вздернутая головка. На них она и не взглянула – умчалась в сторону центра.

– С-сучонка, – фыркнул чернявый. – Строит из себя. То ли дорогонькая подстилка, то ли папина дочка… Догоним? Вынем из тачки и ввалим за щеку, чтобы в следующий раз соблюдала правила движения? Ладно, доцент, я шучу – она ж тебя непременно опишет, а через тебя и на меня быстренько выйдут… Давай на вокзал, а то заболтался я с тобой.

Еще несколько минут они молчали. У поворота к старому аэропорту торчал бело-синий гаишный «Москвич», но останавливать их не стали. Подстрекаемый непонятным ему самому чувством, Родион спросил:

– И что же, вот так легко и проскакивает?

– Не всегда, – серьезно ответил чернявый. – Далеко не всегда. Смотря как рассчитаешь и как провернешь. С киоском проще, с делом посерьезнее, соответственно, посложнее. Главное, просчитать все от и до. И заранее знать, что вешать на уши, если попадешься.

– Ты же говорил, в пресс-хате все равно расколешься…

– Так туда еще попасть надо. В том и искусство, чтобы до нее не дойти. Вот сейчас, верно тебе говорю, мы хвост из мышеловки выдернули. Писюшка меня уже ни за что не опознает, свидетелей не было, а бабки не меченые. Не было там ни меня, ни тебя. Если долго смотреть в глаза честным взглядом и возмущаться незаконным задержанием, запросто сойдет с рук. Потому что, с другой-то стороны, не станут менты из-за паршивого киоска особо напрягать нервные клетки и рыть землю носом. В общем, как повезет. А еще милое дело – трясти азиатов на рынках. Не кавказов, с теми сложнее, а всех этих казахов с киргизами – эти еще не успели связями обзавестись, купить хорошую охрану, живут на птичьих правах, всего боятся, и трясут их, как спелую вишню… Хотя, конечно, и там требуется осторожность. А что, доцент, интересно стало? Да ты не смущайся, как целочка, вижу, глазки разгорелись… Ты не переживай, дело житейское. Возьми да и попробуй. Если сразу не завалишься – глядишь, и выйдет из тебя человек не хуже некоторых…

 Глава вторая Тепло домашнего очага

Поставив машину в гараж, он не пошел в подъезд – присел на лавочку, закурил. Казалось, от одежды все еще веет тем запахом. Шантарская весна, как обычно, выдалась прохладной и запоздавшей, стоял конец апреля, а снег еще не везде сошел, по городу гулял холодный ветер – но внутрь небольшого квартала шестиэтажных «сталинок» почти не проникал, и ночной воздух был спокойным.

Он долго сидел на стылой скамейке. У соседнего подъезда снова торчала белая японская машина, низкая, спортивная, внутри громко играла музыка, и рядом, болтая и пересмеиваясь, хохоча нагло, уверенно, стояла кучка Кожаных. Так их Родион давно окрестил для удобства. Уверенные в себе мальчики в кожаных куртках и спортивных штанах частенько вызывали у него острое желание нажать на спусковой крючок – одна беда, не было в хозяйстве предметов, таковым крючком снабженных. Оставалось лишь тихо ненавидеть. За то, что они, пусть никогда не задиравшие, смотрели на его дряхлую «единичку», как на вошь. За то, что карманы у них набиты деньгами. За то, что в их машинах сидели очаровательные, на подбор, девочки. За то, что они не читали тех книг, что читал он, – но без всяких дипломов и вузов как-то ухитрились вылезти в хозяева новой жизни. И, главное, за то, что они не боялись будущего и жить им было не страшно, никакие комплексы не мучили, и словес-то таких не знали, поди…