Мент

— Садись, Андрей, — сказал Зверев и, пошарив в столе, извлек два не очень чистых граненых стакана. Он скептически посмотрел их на свет, хмыкнул…

— Ладно, сойдет.

Сашка разлил водку по стаканам, стер со столешницы пыль и положил колбасу.

— Я эту комнатенку еще в девяносто третьем надыбал. Кроме меня и еще одного человека — он уже откинулся, — никто о ней и не знает. Мелочь, конечно, но иногда хочется побыть одному, спрятаться от всех к чертовой матери. Ну, давай. С Новым годом!

— С Новым годом! — ответил Обнорский. Стаканы звякнули. Мужики выпили, закусили колбасой, откусывая ее прямо от палки.

— А странно мы с тобой встретились — сказал наконец Зверев.

— Странно… а может быть, нет. Думаю, Саша, что рано или поздно мы обязательно где-нибудь пресеклись бы. Есть у меня такое чувство.

Закурили. На этот раз Обнорский в позу вставать не стал, а взял предложенную Зверевым сигарету. Затянулся с видимым удовольствием. Дым, выписывая узоры, поплыл по конспиративной точке. Некоторое время мужики молча курили.

— А ты, Саня, как здесь оказался? — спросил Андрей.

— Хочешь знать? — Зверев хмыкнул. — Долгий рассказ получится, земляк… Можно сказать — роман. Знать бы еще, чем он закончится…

Сашка замолчал, наблюдая за плывущим в воздухе дымом. В принципе, на зоне не принято раскрывать нараспашку душу. Тем более лезть в нее. Но Обнорский на провокатора был определенно непохож. Более того, он как-то по-доброму располагал к себе…

— Рассказать?

Некий душевный настрой, особая атмосфера странной новогодней ночи (высокое напряжение!) подталкивали к откровенному рассказу. Привычка к осторожности останавливала.

Эта привычка выработалась еще на оперской работе, усилилась в зоне… Рассказать?… Или промолчать?… А чем, собственно, я рискую? Я ведь и так уже сижу…

Зверев вытащил из пачки новую сигарету, щелкнул зажигалкой — маленький огонек неожиданно глубоко отразился в его глазах, придав лицу странное, почти волчье выражение…

— Целый роман получится, Андрюха. Ладно, слушай.

История, которую Зверев рассказал журналисту, не содержала никакой конкретики и вообще была сильно отредактирована. Похоже, журналист это просек… Так, по крайней мере, показалось Звереву… Хотя все в его адаптированном изложении выглядело убедительно и логично.

— Вот так, Андрюха, — подвел итог завхоз. — Окончание срока в мае девяносто седьмого.

— А у меня в сентябре девяносто седьмого, — сказал Обнорский. — Впрочем, не знаю. Не знаю, чем все это обернется и когда мой срок закончится.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сашка.

— Может, выпьем?

— А-а, да… конечно, — спохватился Зверев и налил водки. В бутылке осталось совсем мало. — За удачу?

— За удачу! Хотя она тетка очень ненадежная. Звякнули стаканы, зэки выпили, молча зажевали водку колбасой.

— Ты, Саша, спросил, что я имею в виду, когда про срок говорил…

— Ага, — кивнул Зверев и добавил: — Тебя, Андрей, никто за язык не тянет. Хочешь — говори, не хочешь — не надо.

— Надо, — сказал Обнорский. — Мне надо, но… боюсь — не поверишь.

Зверев усмехнулся. За ментовские и бээсные годы уже насмотрелся и наслушался такого, что, кажется, отвык удивляться.

— Ты в Питере Кудасова знал? — спросил Обнорский.

— Никиту? — удивился Зверев. — Конечно. Отличный мужик. Мент по жизни.

— Да, отличный мужик… мент по жизни. Мы с Никитой друзья, но даже он мне сначала не поверил. Более того, посчитал психом.

— Тут у нас прошла информация, что в Никиту стреляли… слава Богу, неудачно. Беспредел полнейший! Ты что-то знаешь про это?

— Кое-что… я, собственно говоря, и предупредил его за день до выстрела.

— О чем предупредил? — спросил Зверев.

— О том, что готовится покушение и уже прибыл снайпер. А потом…

Зверев смотрел и слушал внимательно. История, которую начал рассказывать журналист, звучала, мягко говоря, нестандартно. И запросто могла оказаться ложью. Журналисты… ну, известное дело, приврать любят. Хлебом не корми, а дай возможность выдать нечто горячее, сенсационное. Сашка заранее сделал поправку на преувеличение.

Однако то, что рассказал ему Андрей Обнорский, настолько выходило за привычные рамки, что даже деленное на десять производило впечатление бреда.

Именно поэтому Зверев был склонен скорее поверить, чем нет. Ложь всегда стремится выглядеть правдоподобной. А вот правда может казаться на первый взгляд совершенно бредовой. Фантастической, невероятной.

…Обнорский рассказывал долго. Довольно толково выделял важные моменты, называл даты, фамилии и события, которые, как отметил бывший опер, запросто поддавались проверке. Не все, конечно, но многие… Довольно часто журналист ссылался на людей из ментовского или бандитского мира, лично известных Звереву. Он давал этим людям короткие, меткие характеристики, Зверев слушал и в большинстве случаев соглашался.

И все же то, что рассказал Александру Звереву Андрей Обнорский новогодней ночью девяносто шестого года в красной ментовской зоне, выглядело несколько необычно.

Рассказ Обнорского продолжался долго. За это время они успели выкурить все Сашкино «Мальборо» и перешли на «Приму». Зверев слушал, фиксируя фамилии, даты, завязывая в памяти узелки. Иногда у него возникали сомнения: а не разыгрывает ли его журналист… А? Вот сейчас он улыбнется и скажет: ну как тебе новогодняя сказка, опер?… И засмеется. И добавит: наливай по глотку. Ты чего, всерьез мой роман принял? Ну ты, брат, даешь!

Но ничего подобного Андрей Обнорский не сказал.

Лагерная жизнь довольно монотонна, скучна, упорядоченна. В ней это заложено изначально. Заключенный тянется к любому развлечению. Даже не очень высокого пошиба.

…Ежемесячно хозяин проводил собрание в клубе. Зоновский клуб вмещал шестьсот человек. И во время этох клубных посиделок заполнялся полностью… пустовали только два передних ряда справа от центрального прохода. Они предназначались для опущенных. Сами-то опущенные на клубные собрания не ходили, но бронь на два ряда впереди справа держалась железно. Как бы плотно не был набит зал — они пустовали. Заключенные и персонал зоны стояли вдоль стен, на забронированные места не садились. Традиция… Ментовская зона, красная, а традиция держится, пустуют тридцать мест в передних рядах. И никто никогда на них не сядет! Нельзя. Позорно.

…Зал, скучая, слушал начальника зоны Ивана Даниловича Жарова. Хозяин говорил о привычных производственных проблемах. О выполнении плана, о проценте брака в механическом участке, о необходимости повышения технологической дисциплины. Эти слова повторялись из месяца в месяц с незначительными вариациями. Зал скучал… Стараясь не скрипеть половицами, по центральному проходу шел прапорщик Пивоваров. Из новеньких, на тринадцатой всего пару недель назад появился… Он вертел головой, высматривал свободные места. И — нашел! Во — целых два полуряда пустуют!

Пивоваров опустился на свободное кресло. На соседнее положил фуражку. По залу пронесся вздох. Прапорщик устремил взгляд на сцену, где сидел хозяин в окружении замов.

Шум прошелестел по залу, полковник Жаров поднял голову от бумаг. Он еще продолжал говорить, он еще жил в ином мире — в мире процентов, труб, котлов, текущей крыши в мебельном цехе…