Кошачьи

Этот диалог возник в моей черепушке, после того как я покончил с дневником профессора Юлиуса Претериуса и настойчиво пытался сделать выводы по отношению к серии убийств. Был ли я прав? Если посмотреть объективно, то казалось, между происходившими недавно убийствами и лабораторным кошмаром 1980 года вовсе не существовало ничего общего; однако инстинктивно я чувствовал, что оба факта просто должны быть взаимосвязаны. Все говорило об этом. Описанные в дневнике ужасы были такого колоссального масштаба, что по закону сатанинской цепной реакции просто должны были протянуться до настоящего времени. Сотворенное впервые зло, как и бесконечно делящаяся клетка, порождает все новое и новое зло. Такова беспощадная квантовая механика космоса. С другой стороны, нужно быть бесчувственным как амеба, чтобы не заметить: мистическая серия убийств вертелась вокруг моих собратьев. Конечно, убийца и убитые принадлежали моему виду, но в этой пьесе не только это было важно. Тут было и нечто другое, касающееся исключительно нас, КОШАЧЬИХ. И это нечто, вероятно, привело к долгожданному решению вопроса. Я чувствовал, я знал это.

Несмотря на размышления и предположения, было бы уместным посвятить минуту памяти, отдать долг всем замученным и погибшим, о которых в гротескной форме помнил исключительно только этот профессор. Но и я был не в состоянии. Лучше поиграю в гениального детектива, чем буду думать об аде, который, пусть и в прошлом, снизошел на землю и никуда не делся. Ничто не проходит бесследно на свете, все остается. К сожалению или к счастью? Мне следовало бы посвятить пару мыслей Клаудандусу, этому парню, заслуживающему всякого сочувствия, тому, кто скорее всего умер в конце драмы. Слезы должны были навернуться у меня на глазах при воспоминании о его безмерно печальной судьбе, при мысли о том, что делают живые существа другим живым существам, обладая определенной величиной туловища, определенным объемом мозга и определенным самосознанием. Печаль должен бы я испытывать при мысли о жертвах, но также и о преступнике, потому что только моим глазам предстало все его разочарование миром. Короче говоря, мне следовало бы обо всем этом подумать и присовокупить немного своей печали.

Но вместо этого я испытал только ненависть, неописуемую, колоссальную ненависть к Претериусу и его проклятым сородичам. Претериус был отшельником, слишком жалкой и воображаемой фигурой, чтобы ненавидеть его всем сердцем. Другие люди, идущие своим человеческим путем, которые поступали так, словно были хитрыми, образованными, поспевающими в ногу с модой, сочувствующими, смешными, талантливыми, — они действительно были достойны моей драгоценной ненависти. Так что неосознанно я сконцентрировал всю мою энергию ненависти на преступнике, совершившем зверские убийства. Это было более понятно, конкретно и, как подсказывала моя интуиция, имелся реальный шанс положить конец его злодеяниям.

Три варианта объяснения, и в каждом загвоздка величиной с корабельный якорь. Я перебирал в уме одну за другой строчки дневника и существенные и несущественные события последних дней, прокручивал их в воображении, как киноленты, вперед и обратно и напрягал мои серые клеточки, чтобы обнаружить взаимосвязь. Бесполезно. В настоящий момент мне не нужно было искать решение. Возможно, мне вообще ничего не надо было делать, потому что неожиданно появилось чувство, что за мной наблюдают. Я точно не знал, сколько времени провел, изучая дневник и размышляя над ним, но был уверен, что глаза, которые за мной наблюдали, появились лишь пару минут назад.

Дело зашло так далеко? Пришла моя очередь стать номером семь?

Оно прыгнуло — нет, выстрелило в меня как вращающаяся ракета с дистанционным управлением. Оно притаилось в засаде наверху, в люке стены, которая отделяла подвал от нижнего сада. Пронзительный визг рассек воздух. Агрессор угрожающе шипел во время своего полета, и было ясно, что он широко раскрыл свою хищную пасть акулы.

Но прежде чем меня успел сковать парализующий страх, я среагировал: молниеносно я метнулся в сторону, прыгнул, словно на сетку батута, и снова спружинил вверх.

Конг попал мордой в растерзанную в кровь крысу и испачкал красным свою сияющую белоснежную грудь. Но парень недаром получил свое имя, досадная промашка отнюдь не умалила ни его гордость, ни его дьявольскую агрессию. Едва приземлившись, он оттолкнулся и понесся вверх, вращаясь как коварный дьявол, гипнотизируя меня ледяным и беспощадным взглядом, которым кобра смотрит на кролика. При этом он смеялся, вернее, вопил так, что закладывало уши.

— Разве я не обещал тебе, что мы еще встретимся для беседы с глазу на глаз? — пошутил он. Крысиная кровь капала с его груди на дневник.

— С трудом припоминаю, — ответил я. — О чем ты хотел поболтать? Как подкрадываться беззвучно? Ну, тут я могу дать тебе целую уйму советов.

Да, я был просто зубоскалом.

— Действительно странно. — На его морде появилась улыбка палача. Мы начали очень медленно кружиться вокруг друг друга.

— Да ты просто чудак. Возможно, мне нужно сказать, милый? Сразу видно, что ты считаешь себя совершенно особенным, тщеславным фатом. Я правильно выразился? Ты наверняка знаком с этим рафинированным выражением лучше меня. Что касается меня, мне ближе грубость.

— Оно и видно, — ответил я.

Он постепенно сужал невидимый круг, который мы описывали, готовые к нападению, при этом сила гипнотизирующего взгляда возрастала. Конг ждал момента, когда я проявлю хоть малейшую слабость или отведу взгляд. Потом он набросится на меня и молниеносно вопьется клыками в мой загривок. Но вместо испуга я послал ему роскошную улыбку тщеславного фата, изощренную комбинацию из снисходительной иронии и скрытой угрозы. Таких парней нужно оставлять в неведении, это единственно действенная тактика.

— Да ты, похоже, и есть тот, кто творит здесь безобразия, не так ли? — продолжил я. — Кто-то должен же принести себя в жертву ради доброго дела, навести порядок в сообществе. В противном случае мир может и погибнуть. Ну да, это твой девиз. Ты на вершине, а ниже в правильной последовательности все те, кто уважает твои желания, позволяет тебе контролировать себя и воспринимает тебя как Кинга, о, прости, как Кинг-Конга. И если новичок, во всяком случае, такой «тщеславный фат», как я, переступает границы твоей империи, то ему нужно объяснить правила игры, не так ли? И самоотверженностью, свойственной только тебе, ты, безусловно, берешь на себя и эту обременительную обязанность. При твоем педагогическом таланте многие схватывают очень быстро, какого сорта здесь порядок… как ты там сказал? Ах да — грубость. Но и этого тебе мало. Ты хочешь, чтобы новички тут же усвоили десять твоих заповедей, поэтому самая важная лекция и выпадает на самое начало: если не дать отпор, урок может оказаться очень болезненным, таким болезненным, что, возможно, больше кое-кто никогда не состарится. Я верно изложил суть дела?