Сладкий папочка

– Либерти?

Продолжать прятаться было невозможно.

– Я не хочу разговаривать, – угрюмо отозвалась я.

В дверях, заполнив собой полностью узкое пространство дверного проема, появилась фигура Гейджа, загоняя меня в самый угол. Его лицо терялось в густых тенях.

А потом он сказал то, чего я сроду не ожидала от него услышать:

– Прости меня.

Любые другие слова лишь еще больше разозлили бы меня. Но от этих двух слов слезы перелились через мои ужаленные ветром веки. Я опустила голову, и с моих губ слетел прерывистый вздох.

– Ничего, все в порядке. Где Каррингтон?

– С ней разговаривает папа. – Гейдж, сделав два широких шага, приблизился ко мне. – Ты права. Во всем. Я велел Каррингтон впредь надевать шлем. И перевесил трос на пару футов пониже. – Короткая пауза. – Мне, конечно же, следовало спросить у тебя разрешения, прежде чем натягивать его. Это больше не повторится.

Он обладал абсолютным даром удивлять меня. Я думала, он будет источать яд и спорить. Горло отпустило. Я подняла голову. Сумрак понемногу рассеивался, и уже можно было разобрать очертания головы Гейджа. Он принес с собой запах улицы, ветра, приправленного озоном, аромат сухой травы, а также чего-то сладкого, напоминающего запах только что срубленного дерева.

– Я, наверное, слишком уж ее опекаю, – сказала я.

– А как же? Иначе и быть не может, – резонно заметил Гейдж. – Такая у тебя работа. Если б ты не… – Он осекся и резко выдохнул воздух, потому что увидел, что на моей щеке блестят слезинки. – Вот черт. Нет-нет, не надо. – Он повернулся к тумбочке с ящиками и, порывшись там, вытащил отглаженную салфетку. – Черт побери, Либерти, не надо так. Ну прости меня. Я так виноват с этим треклятым тросом. Я прямо сейчас же пойду и сниму его, – Обычно очень ловкий и расторопный, Гейдж с какой-то необъяснимой неуклюжестью промокнул мои щеки сложенной мягкой салфеткой.

– Не надо, – хлюпая носом, сказала я, – пусть этот трос в-висит.

– Ну ладно, ладно. Как скажешь, так и будет. Сделаем, как ты захочешь. Только, ради Бога, не плачь.

Я взяла у него из рук салфетку, высморкалась и судорожно вздохнула.

– Прости, что я сорвалась. Нельзя быть такой несдержанной.

Тут он нерешительно замялся, остановился, потом заметался, как зверь в клетке.

– Конечно, ты на нее полжизни положила, заботишься о ней, от всего оберегаешь, и вот в один прекрасный день является какой-то дядя и пускает ее вниз по натянутому канату через весь сад на высоте в пять футов над землей и без шлема. Само собой, ты взрываешься.

– Дело в том… что она все, что у меня есть. И если вдруг с ней что-то случится… – Горло вновь свело, но я заставила себя договорить: – Я давно поняла, что Каррингтон в жизни не хватает мужского влияния, но я не хочу, чтобы она привязывалась к тебе и Черчиллю, потому что когда-нибудь все это кончится, не навсегда же мы здесь поселились, а потому…

– Значит, ты боишься, как бы Каррингтон не привязалась к нам, – медленно, с расстановкой повторил он.

– В эмоциональном плане да. Когда мы уедем отсюда, ей будет очень тяжело. Я… я думаю, это было ошибкой.

– Что именно?

– Да все. Ну все это. Не следовало мне принимать предложение Черчилля. Не нужно было нам сюда переезжать.

Гейдж молчал. Где-то мелькнул свет, и глаза Гейджа, отразив его, блеснули, будто загорелись изнутри.

– Об этом поговорим потом.

– Можно поговорить и сейчас. О чем ты подумал?

– О том, что ты опять проецируешь.

– Что проецирую?

Он дотронулся до меня, и я застыла. Ощутив на себе его руки, тепло, исходящее от него, я почувствовала, как мои мысли разбегаются в разные стороны. Мои колени оказались зажатыми между его ног, твердые мускулы которых рельефно обозначились под потертыми джинсами. Его рука скользнула вокруг моей шеи, и я тихо охнула. Гейдж медленно провел большим пальцем по контуру моей, шеи, и это легкое прикосновение так меня возбудило, что мне стало стыдно.

– Не притворяйся, что все дело в Каррингтон, – глухо проговорил Гейдж, уткнувшись в мои волосы. – Ты сама боишься привязаться.

– Нет, это неправда, – запротестовала я. Мои слова с трудом продирались сквозь пересохшие губы.

Гейдж отстранил мою голову назад и склонился надо мной. Его насмешливый шепот щекотал мне ухо.

– Ты только об этом и думаешь, милая моя.

Он был прав. С моей стороны было верхом наивности полагать, что мы наведались в мир Тревисов как пара туристов и, приняв участие в их жизни, сохранили независимость. Но вот как-то сами собой образовались связи, а я обрела опору. Моя привязанность оказалась сильнее, чем, я думала, это возможно.

Я затрепетала. Внутри у меня все сжалось, когда губы Гейджа стали блуждать по моей щеке, спускаясь вниз, к подбородку, к уголку рта. Я отступала назад, пока мои плечи не прижались вплотную к шкафам. Задребезжали фарфор и хрусталь.

Гейдж держал у меня на пояснице свою руку, а я прогнулась, опираясь на нее. Я чувствовала, как с каждым вдохом вздымается моя грудь, прижимаясь к его груди.

– Либерти… позволь мне. Позволь мне…

Губы Гейджа осторожно приблизились к моим. Я ничего не могла – ни слова вымолвить, ни даже пошевелиться, просто беспомощно стояла и ждала, что будет дальше.

Я прикрыла глаза и разомкнула губы ему навстречу, навстречу его неторопливым, медленным поцелуям, которые изучали меня, ничего не требуя взамен. Он прижал ладонь к моему лицу. Обезоруженная его нежностью, я успокоилась и всем телом прильнула к нему. Он становился настойчивее, его ласки – слегка вызывающими, но все же по-прежнему сдержанными, они сводили меня с ума, и сердце у меня заколотилось так, словно я пробежала марафон.

Гейдж собрал рукой тяжелую копну моих волос и, отведя их в сторону, поцеловал меня в шею. Очень медленно, целую вечность, его губы продвигались к ложбинке за моим ухом, и когда наконец достигли ее, я уже извивалась всем телом, стремясь прижаться к нему как можно ближе. Я вцепилась в его неподдающиеся руки. Что-то бормоча, он взял меня за запястья и положил мои ладони себе на плечи. Я стояла, покачиваясь на мысках кроссовок, напрягая каждый мускул своего тела.

Он крепко прижал меня к себе, не давая упасть, и снова прикоснулся губами к моим губам. Теперь это были долгие, требовательные, влажные и глубокие поцелуи. Я почти задыхалась. Я вдавливалась в него всей тяжестью своего тела, так что, казалось, между нами не осталось ни миллиметра свободного пространства. Он так целовал меня, точно был уже во мне – жадно и с упоением, зубами, языком, губами, и я чуть не лишилась сознания. Но лишь крепче ухватилась за него и простонала. Его руки, скользнув по моему телу, легли мне на бедра и плотно прижали их к твердой выпуклости. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. И тогда моя страсть превратилась в безумие. Мне захотелось, чтобы он прижал меня к полу, хотелось, чтобы он делал со мной все, что угодно, все, что только возможно. Его губы впивались в мои, язык проникал глубоко в мой рот, и каждая мысль, каждый порыв растворялись в гудении белого шума. Необузданное желание захватило меня полностью.