– Нет, наверное. Я… – Прежде чем я успела сказать «спасибо» или «до свидания», где-то в глубине у нее раздался следующий телефонный звонок, и девушка отключилась.
Я перебирала в уме всех, кто мог бы это устроить. Ни у кого из тех, кого я знала, денег не было. Розы приходили из маминой тайной жизни, из прошлого, о котором она мне не рассказывала.
Хмурясь, я взяла сложенное полотенце и встряхнула его.
– Вставай, Каррингтон. Пора вылезать.
Она, заворчав, с неохотой подчинилась. Я вытащила ее из ванны и вытерла. Ее колени с ямочками и округлый животик, как у всех здоровых детей, радовали глаз. «У нее нет никаких изъянов», – подумала я.
У нас с ней была такая игра – после того как Каррингтон вытрется, мы делали палатку из полотенца. Я натянула его над нашими головами, и мы обе захихикали под влажной махровой простыней, целуя друг друга в носы.
Нашу игру прервал телефонный звонок, и я поспешно завернула Каррингтон в полотенце.
Я нажала кнопку.
– Алло?
– Либерти Джонс?
– Да?
– Это Мария Васкес.
Поскольку услышать ее я ожидала меньше всего, я на какое-то время лишилась дара речи. Она мягко заполнила паузу:
– Из академии косметологии…
– Да. Да, простите, я… Как поживаете, миссис Васкес?
– Спасибо, хорошо, Либерти. У меня для вас приятные новости, если у вас еще не пропала охота учиться в академии.
– Нет, не пропала, – с трудом прошептала я, потому что радостное волнение сдавило мне горло.
– Так вышло, что у нас появилось еще одно место с годовой стипендией. Все документы на получение финансовой помощи у меня готовы. Если хотите, могу отправить их вам по почте, а хотите, подъезжайте в офис и заберите их сами.
Я зажмурилась и с такой силой сжала телефонную трубку, что просто удивительно, как она не треснула у меня в руке. Я чувствовала, как Каррингтон шарит рукой по моему лицу, теребя ресницы.
– Спасибо. Спасибо. Я сама завтра заеду. Спасибо вам!
В трубке послышался смешок.
– На здоровье, Либерти. Мы рады, что вы станете участницей нашей социальной программы.
Повесив трубку, я обняла Каррингтон и закричала:
– Меня приняли! Приняли!
Каррингтон стала извиваться в моих объятиях и радостно завизжала, разделяя мое возбуждение, хотя не понимала его причины.
– Я буду учиться, я стану стилистом по прическам. Мне не придется работать уборщицей в «Хэппи хелперс». Просто не верится. Ох, малыш, нам с тобой улыбнулась удача.
Я и не ждала, что все будет легко. Но когда делаешь то, что нравится, а не то, что нужно, через силу, даже тяжелый труд не так обременителен.
Есть такая поговорка: «Шкуру со своего оленя всегда снимай сам». Оленем, шкуру которого мне предстояло снять, была учеба на курсах. Я никогда не чувствовала себя такой умной, какой меня считала мама, но я думала, что, если чего-то очень захочу, я найду способ заставить свои мозги работать.
Большинство, уверена, полагают, что учиться на курсах косметологов – делать нечего, ерунда. Однако прежде чем тебе дадут в руки ножницы, многое нужно постичь.
В учебном плане есть такие предметы, как «Стерилизация инструментов», который нельзя освоить без лабораторной практики, и теоретические курсы… «Химическая обработка волос», где мы изучали разные приемы, материалы и инструменты, используемые для перманентных завивок и распрямления волос… а еще был предмет «Окрашивание волос», куда входило изучение анатомии, физиологии, химии, техники, спецэффектов и решение различных проблем с волосами. И все это только начало. Просматривая буклет, я поняла, почему для получения диплома нужно учиться девять месяцев.
В конце концов я согласилась работать неполный день в ломбарде. Я появлялась там по вечерам и в выходные, а Каррингтон на это время оставляла в садике. Мы с ней жили буквально впроголодь, питаясь арахисовым маслом, белым хлебом, разогреваемыми в микроволновке бурритос, супами с вермишелью и уцененными овощами и фруктами из помятых консервных банок. Одежду и обувь мы покупали в комиссионных магазинах. Каррингтон еще не исполнилось пяти лет, и мы поэтому пока могли получать оказываемую женщинам и детям помощь по федеральной программе, которая предусматривала вакцинацию. Однако медицинской страховки у нас не было, а значит, мы не могли позволить себе заболеть. Я разбавляла фруктовый сок Каррингтон и драила ей зубы, как маньячка: дупла в зубах были недопустимы. Каждый подозрительный стук под обшарпанным капотом нашей машины грозил появлением дорогостоящей проблемы. Каждый счет за коммунальные услуги скрупулезно проверялся, каждаятаинственная надбавка из телефонной компании уточнялась по телефону.
Бедность не дает покоя.
Семья Рейзов оказывала нам существенную поддержку. Они позволяли мне брать Каррингтон с собой в ломбард, где она, пока я работала, сидела в уголке со своими альбомами для раскрашивания, пластмассовыми фигурками животных и игрой-шнуровкой. Они нас часто приглашали на обед, и мама Люси обязательно что-нибудь давала нам с собой. Миссис Рейз я боготворила. У нее на каждый случай находилась какая-нибудь португальская пословица, как, например, «Свиней красотой не накормишь» (ее критика в адрес красивого, но бестолкового бойфренда Люси, Мэтта).
С Люси мы теперь редко виделись. Она собиралась в это время поступать в колледж с двухгодичным курсом и встречалась с парнем, с которым познакомилась на уроке ботаники. Время от времени, перед тем как пойти куда-нибудь поесть, Люси с Мэттом заглядывали в ломбард, и мы несколько минут болтали через стойку. Нельзя сказать, что я совсем не завидовала Люси. У нее были любящая семья, бойфренд, деньги, нормальная жизнь с хорошими перспективами. А у меня семьи не было, я постоянно чувствовала себя усталой, мне приходилось считать каждое пенни, и далее если бы я и хотела найти себе парня, вряд ли могла привлечь кого-нибудь, всюду появляясь с коляской. Пакет с подгузниками двадцатилетних мужчин не заводит.
Однако когда рядом была Каррингтон, все это теряло свое значение. Всякий раз, как я приходила за ней в садик или к мисс Марве, а она бежала мне навстречу, раскинув руки, жизнь не могла быть прекраснее. Каррингтон начала схватывать все новые и новые слова. Она делала это быстрее, чем проповедник по телевизору раздает благословения, и мы все время болтали. Мы по-прежнему по ночам спали вместе, переплетя ноги, а Каррингтон без умолку рассказывала о друзьях в саду, о том, что у кого-то рисунок – «одни каляки-маляки», и отчитывалась, кто был за маму, когда они играли в дочки-матери в перерыве между занятиями.
– У тебя ноги колючие, – пожаловалась она как-то раз. – А я люблю, когда они гладкие.
Мне стало смешно. Я была совершенно вымотана, волновалась из-за предстоявшего мне на следующий день экзамена, у меня на счете оставалось что-то около десяти долларов, а тут еще приходилось выслушивать критику от ребенка по поводу моих гигиенических недоработок.
Комментариев нет